ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Торговля России с иностранными государствами в XVIII ст. Торговля на Балтийском и Черном море. Англия, Голландия и Франция
Сие преславное господарство, — пишет Юрий Крижанич о Руси в половине XVII ст., — будуч тако широко и безмерно долго, однакожь от всех стран есть заперто в торгованию. От севера нас пашет (опоясывает) Студеное море и пустые земли. От востока и полудня окружают дивни народы, с коими никаково торгование быть не может… Торгование азовское и черноморское, кое бы сей земле наикорыстнее было, то держат обседено (около сидя, во владении) крымцы… И тако нам остают токмо три от страхов слободна торговища: по суху Новгород и Псков, а на воде Архангельское пристание». Но от последнего выгоды мало — «али к тому путь есть несмерно предалек и трудовен»{405}.
Итак, «Русь заперта отовсюд», надо искать новых торжищ, более удобного пути, чем архангельский, незамерзающего выхода к морю. Эту задачу поставил себе Петр. Сначала он пытался «нарядить едно торговище на Дону, супроть Азову, для торгования с турки», как советовал Крижанич{406}. Но несмотря на «учинение некоторых побед над турками» и на завоевание Азова, он все-таки на юге не достиг своей цели и обратил свои взоры на север. Еще в 1655 г. русский купец Петр Николаев в беседе со шведскими послами о перенесении торговли с Белого моря на Балтийское, что шведов (как мы видели выше) весьма интересовало, заявлял, что это легко можно было бы сделать, если бы Карл X уступил царю Ингерманландию, которая королю, дескать, приносит мало пользы, а царь за это отказался бы от своих притязаний на Литву. Конечно, шведы на это не пошли, напротив, по словам русских, «шведский король всякими мерами промышляет, чтобы ему Варяжским (Балтийским) морем всем одному завладеть, а торговых промыслах всем большое утеснение сделать»{407}.
Только завоевание Петром берегов Балтийского моря и основание нового порта — Петербурга положило конец этому состоянию и явилось исходной точкой для нового периода в истории русской торговли. «При самом начале сего благополучного порта, — говорит Чулков в своем «Историческом описании российской коммерции при всех портах и границах», состоящем из 20 огромных волюмов, — как будто некиим проявлением приведен был голландской купеческой корабль в 1703 году осенью, дабы возвратясь возвестил оной Европе, что имел щастие быть при новоначинающемся порте, которой в глазах неприятельских, против всех чаяния, а некоторые желания, основывается, увеличивается и привлечет всю северо-западную коммерцию; что, — прибавляет он — наконец и учинилось»{408}. О сем свидетельствуют Санкт-Петербургские ведомости 1703 года декабря 15 дня тако». В ноябре, сообщается в «Ведомостях», нечаянно зашло в устье Невы направлявшееся, вероятно, в Ниеншанц нидерландское судно с вином и солью, капитан был приглашен к столу Меньшиковым, и ему выдано было 500 золотых червонцев, а матросам по 300 ефимков каждому и обещано при всяком новом приезде капитану по 100 рублей, а в то же время объявлено, что капитан следующего судна получит 300, а третьего 150 дукат, и соответствующее вознаграждение будет выдано и матросам. Капитан назвал свой корабль «Город С.-Петербург» и совершал регулярные рейсы во вновь открытый им порт.
После занятия Дерпта, Нарвы, Ивангорода и, следовательно, всей Ингерманландии в следующем году Петр мог считать себя «начальным» над всем южным побережьем Финского залива, он устроил верфь и адмиралтейство и через посольства объявил иностранным государствам о новой русской гавани. В ответ на «мемориал» об этом, поданный окольничим Матвеевым французскому королю, последовал ответ, что «все московские корабли, которые придут в пристани его королевского величества и которые будут нагружены товарами, родящимися и делающимися в Москве, будут приняты во Франции и почтены как приятельские… и чает его королевское величество, что царь московский даст свои указы для впуску в пристани свои кораблей французских и подданные его учтены будут так же приятельски, как англичане и голландцы»{409}.
Точно так же российский консул граф Каретт, находившийся тогда в Венеции, «постановил купеческий договор между Россиею и республикою генуэзскою; чему объявили также свое согласие купцы ливорнские и неаполитанские», а Меньшиков «с вольным цесарским городом» Любеком «учинил о том же согласие», заявляя именем царя «городу Любеку и всем мещанам и жителям оного коммерции в Балтийском и Северном море не запрещать и корабли их, которые любекими пасами и свидетельствованными письмами снабжены будут, не задерживать и необычайно не осматривать ниже из тех кораблей, какие вещи взяты»{410}.
Однако этих оповещений, как и постройки кронштадтской гавани и гостиного двора на Петербургской стороне (он назывался попросту «трактир Австерия», и Петр туда заезжал на чарку водки), было еще недостаточно для того, чтобы сделать Петербург «великим купеческим магазином». Вследствие затруднительности провоза цены в Петербурге были значительно выше, чем в Архангельске, куда можно было ехать по Двине водным путем, да и купцы русские освоились давно с Архангельском, где рынок был больше, и товары разнообразнее, и сбыт вернее, и не желали менять его на новый, им еще неизвестный порт.
Первое препятствие Петр старался устранить путем соединения Волги с Невой, но эти планы первоначально не привели ни к каким результатам. Позднее заложен был Ладожский канал, но он был закончен лишь в 1732 г. А с привычками купцов Петр боролся обычным своим решительным методом — принуждением. «Понеже начатие сей торговли, — повествует Чулков, — было дело новое и российское купечество вникнуть в оную ни времени, ни случая не имело» и поэтому «попечитель об отечестве» не мог рассчитывать на то, чтобы «российские купцы охотно в сию торговлю вступили, того ради принужденным находился он для их же собственной пользы, — поясняет Чулков, — употребить некоторое принуждение, которое публиковано было имянным его указом» (1713 г.){411}. Велено было из ближних к Петербургу городов к будущей весне товары везти в Петербург, но не в Архангельск «под потерянием своих пожитков», а юфть и пеньку везти в Петербург и из дальних городов; указ этот приказано было объявить по всем городам в церквах и прибить к городским воротам. Самих купцов из внутренних городов переселяли в Петербург. Ни ходатайства русских купцов, ни представления голландцев не могли устранить это приказание. В следующем году Петр разрешил, правда, везти в Петербург всего половину товаров, но в 1717 г. было снова приказано доставить туда две трети и только 1/3 в Архангельск{412}.
Цель была достигнута скорее, чем Петр мог ожидать. Уже в 1718 г. те самые купцы из Новгорода и Пскова, которых пять лет тому назад приходилось силой заставлять направлять часть товаров в петербургский порт, обратились теперь за разрешением везти туда товар полностью. Принуждать их больше не нужно было, они сами охотно выполняли желание Петра. Ввиду этого в 1719 г. обязательная доставка товаров в Петербург была понижена до одной трети, тогда как остальное всякий мог везти куда угодно. Мало того, было сделано распоряжение, чтобы тех из купцов, которых было велено выслать на житье в Петербург, но которых послать не успели, теперь не отправлять, а которые высланы «одинакие и скудные и домов здесь своих не имеют… отпустить в дом по прежнему»{413}. В 1727 г. было отменено всякое стеснение архангельской торговли — туда можно было возить сколько угодно товаров.