Вместе с правительственным переворотом и воцарением Анны Леопольдовны, с падением Бирона положение компании Шемберга должно было пошатнуться, и один из участников упомянутой выше комиссии о «горных делах» граф Головкин стал указывать на то, что и помимо полученных уже им горных заводов Шемберг имеет возможность прибрать к рукам и «достальные» казенные заводы, ибо раздача казенных горных заводов находится в его ведении, так что он «может некоторые на собственную персону получить», а если не захочет сделать такого выдающегося «воровства», то ничто не мешает ему «вступить в компанию… с прочими желающими партикулярными людьми». Он выступает «не яко горных дел командир, а сущий содержатель заводов… понеже большею частью должен будет свои интересы наблюдать».

Только при Елизавете Петровне в 1742 г. у Шемберга были отняты все промыслы и велено было взять его «под караул». Однако грозное начало следствия вскоре сменилось более мягким продолжением, ибо один из компаньонов Шемберга сумел задобрить сильных «персон», давая им взаймы, и многие сенаторы старались всеми правдами и кривдами выгородить саксонца. Долг его казне составлял по одному подсчету 308, по другому 372 тыс. руб. — сумма огромная для того времени. Но деньги он успел переправить за границу, куда и сам бежал, так что для казны получились крупные убытки.

Во всяком случае перемена в новое царствование произошла, горные заводы, как и прочие промыслы, находившиеся в руках Шемберга, должны были перейти к другим лицам, «в соответствии с интересами лиц сильных расположением новой правительницы». В самом деле, очень скоро, в 1748 г., беломорские рыбные промыслы, прежде эксплуатируемые Шембергом, поступили в содержание самого влиятельного вельможи елизаветинского времени — графа П. И. Шувалова, затем ему же были переданы и рыбные промыслы в Астрахани и на Каспийском море, остававшиеся «с давних лет впусте», а вскоре было удовлетворено и ходатайство его о предоставлении ему моржевых, звериных и сальных промыслов по берегам Ледовитого океана. «После всего этого нетрудно было предвидеть, что гр. Шувалов запросит и горные промыслы, которые после Бирона и Шемберга, по-видимому, невольно ассоциировались с рыбными и звериными промыслами^{749}. Действительно, гр. Шувалов не замедлил с новой челобитной «об отдаче ему гороблагодатских железных заводов, отнятых за несколько лет до этого у Шемберга. Сенат определил отдать ему и эти заводы, ссылаясь на то, что сальные и рыбные промыслы им «в такое размножение приведены, в каком никогда они не бывали». Впоследствии же пришлось гороблагодатские заводы, отданные Шувалову за ничтожную сумму в 90 тыс. руб., взять обратно в казну в счет лежавших на нем долгов казне за 750 тыс. руб., иначе говоря, правительство взяло обратно свои заводы уже по весьма дорогой цене^{750}.

Таким образом, монопольные компании привилегированных лиц оказывались для казны весьма убыточными. Если Шемберг так и не возвратил той суммы в размере свыше трехсот тысяч рублей, которую он остался должен казне, то и Шувалов еще в 1760 г. не внес числившихся на нем 186 тысяч. И в других случаях положение казны было не лучше. Так, например, Симбирская компания Воронцова, которая взяла на откуп таможенные и кабацкие сборы, задолжала казне в 1740-1741 гг. 129 тыс. руб., которые пришлось взыскивать судебным порядком. Но взыскание подвигалось весьма медленно, ибо посланный для этой цели прокурор Жилин заявлял, что члены компании внести долг не в состоянии и «неплатеж чинится не для какого отбывательства, но по самой необходимой нужде… понеже эти купцы весь свой капитал… по купецким обрядам употребляли в оборот». Однако поверенные купцов средней и меньшей гильдии привезли в Петербург донесение императрице Елизавете, в котором они объясняют, что «оные хищники» Воронцов с компанией вполне в силах уплатить причитающуюся с них сумму, что они «свои многие торга и промыслы имеют под чужими именами» и что прокурор Жилин «чрез происки их Воронцова с товарищи… оставя их самих… показанную сумму» взыскивает со всего симбирского купечества, причем «бьет их братию среднюю и меньшую гильдию батожьем смертельно, морит в колодках и принуждает подписываться к платежу той суммы с каждой души по 6 рублей со излишеством». Равным образом и бурмистр Иван Твердышев, который находится в той же «воровской компании и платежу повинен как за отца своего, так и за себя до 6000 рублей… приказал среднюю и меньшую братию… из домов их таскать також жен их и детей, и сажает всех в тюрьмы и морит в колодках… без выпуску… смертельно», отчего многие «могут в недолгом времени помереть», особенно женщины «от приключившихся родов», иные же «от такого страха… принуждены» были разбежаться, «оставя домы своя»^{751}. Получается любопытная картина хищений «персон», с одной стороны, подкупа правительственных чинов, с другой стороны, и разорения ими же людей «маломочных» — с третьей.

Под влиянием такого рода хищения казенного интереса правительство стало охладевать к системе монополии, и последняя ослабевает уже при Елизавете. Но решительная перемена наступает лишь при Екатерине II. Депутаты не только от крестьянства, но и от купечества в комиссии о составлении проекта нового уложения не раз заявляли, что «вольность есть главное к распространение коммерции средство», и точно так же дворяне указывали на то, что «торг, жилы государства, любят волю, а не принуждение». На этом основании и те и другие приходили к заключению, чтобы «никакой казенной или партикулярной торг в одни руки никому не повелено было отдавать, а оставить все торговые промыслы в вольности».

Исходя из того, что «торг есть дело вольное», Екатерина «с самого начала своего царствования уничтожила все монополии» и все отрасли торговли отдала в «свободное течение», как говорится в «Записке». Уже указом 1762 г. отменено было предоставленное Шемякину исключительное право привозить в Россию и продавать потребный для фабрик шелк всяких сортов как сырец, так и крашеный без платежа пошлин; далее упразднена привилегия петербургской ситцевой мануфактуры на исключительное производство ситцев и дозволялось всем, в том числе крестьянам, заводить такого рода предприятия «ради очевидно от них государственной и народной пользы»^{752}. В следующем году появился указ, в котором говорилось, что императрица, «при неусыпном старании и попечении о благоденствии своих подданных, уважая общую их и государственную пользу в размножении фабрик, и приняв за правило, дабы не оставалось то в одних руках, чем множество желающих пользоваться могут, приказала делание сусального листового золота и серебра, також бумажных и полотняных обоев позволит производить всем, кто пожелает, беспрепятственно», привилегия же купцов Федорова с товарищами была уничтожена^{753}. Еще год спустя дозволено было всем без исключения заводить всякого рода фабрики и заводы, «особливо такие, с которых вещи на содержание полков потребны, т.е. суконные, кожаные, глиняные или гусарских киверов, пуговичные, полотняные, конские, овчарные и другие полезные»^{754}.

В 1767 г. Екатерина II высказалась и против казенных монополий. «Когда сия фабрика, — говорится в указе по поводу состоящей под ведомством Кригс-комиссариата казенной кожевенной фабрики, — будет не в казенных руках, тогда, я чаю, достаточно и кож будет. Монополиум, к сей казенной фабрике присоединенный, был вреден народу, и казенная от того прибыль не награждала того вреда». К этому в указе прибавлено, что вообще «никаких дел, касающихся до торговли и фабрик не можно завести принуждением, а дешевизна родится только от великого числа продавцов и от вольного умножения товара»^{755}.