А Лазарь оставался нем и бездвижен на лоне у Авраама.

И сказал он:

— О Лазарь, помнишь ли, как подарил я тебе платье тончайшей сирийской ткани, узорчатой работы, а ты разорвал его, наступив ногою? Горе тебе, что не испытал ты нежного прикосновения легкой ткани той!

Но Лазарь оставался нем и бездвижен на лоне у Авраама.

И сказал он Лазарю:

— О Лазарь, помнишь ли, как возложил я тебя с двумя женщинами, избранными из трехсот, на прекрасный ковер? Как возложил тебя с Адонией и Эласою, точно жухлый лист меж двух виноградных гроздьев, а ты умер, и ангелы вознесли тебя. Вспомни, о Лазарь, как стройны были члены их — даже один из посланцев Божиих ими соблазнился! И умерли они. Горе, горе тебе, что не насладился ты ими!

И вздрогнул Лазарь на лоне Авраамовом.

И сказал он:

— О Лазарь, воспою я в вечности блага, коими ты не насладился. И языки пламени адова станут моими гуслями.

Тогда пламя, его объявшее, и вправду зазвучало, как огненные гусли; и запел он, перечисляя и прославляя блага жизни.

И пел он так:

— Вот видели очи мои все это, слышали уши мои все это, вкушал язык мой все это, чуяли ноздри мои все это, осязали персты мои все это, и плоть моя всем этим насладилась!

И блага, порожденные памятью его и напевом его, сообщали изменчивому пламени все свои причудливые формы; и вот уже караваны Сивы и корабли Фарсиса достигли той области с роскошными грузами своими. А песнь о счастливой жизни все лилась нескончаемо.

И встал Лазарь с лона Авраамова, дабы послушать песнь о счастливой жизни сей, и, слушая, приближался. И вскоре ступил он на край пропасти.

А тот, кто предлагал ему блюдо, и кубок, и платье, и любовь, тот богач, тот сиятельный, вновь возопив, говорил ему сквозь гул изменчивого пламени, в коем звуками его напева пробуждались формы и движенья бесконечной радости, вновь, возопив, говорил ему:

— Горе тебе, Лазарь! Горе тебе, что напитался ты разве крошками! Вот очи мои видели все это, уши мои слышали все это, язык мой вкушал все это, ноздри мои чуяли все это, и вся плоть моя исполнилась блаженства!

А Лазарь, словно бы забывшись, потянулся за той блистательной тщетою и низвергся в великую пропасть.

VI. ПРИТЧА О ДЕСЯТИ ДЕВАХ

Десять дев, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху.

Шли они по садам благоуханным, поначалу в молчании, одна за другою, зорко следя за огоньками, что дрожали в фитилях светильников чеканного золота, уподобленных горлицам; и складки легких одеяний их, колышемых шагами, напоминали взмахи многих весел, рассекающих море благовоний, переливавшихся из-за ограды на дорогу, как вино переливается из кубков на столы.

Пять дев шли впереди, ибо поступь их была проворнее: Махалафа, Иезавель, Фамар, Азува, Иедида. Они несли в руках лишь зажженные светильники; и только Иезавель, у коей волосы на голове были как пурпур, несла с собою еще псалтирь десятиструнную.

Остальные же пять поотстали, ибо клонились набок под тяжестью кувшинов, что держала каждая в руке своей, в то время как другой рукою поддерживала ярко горящий светильник; наполнили они кувшины чистейшим оливковым маслом, дабы не угасло неверное пламя. И имена этих мудрых дев были: Гомер, Ходеша, Орфа, Афара, Иеруша. Опасаясь не догнать подруг, их опередивших, воззвали они к ним. А те, смеясь, оглянулись; звонкий смех их разнесся в воздухе, подобно весеннему дождю, сотрясающему серебристыми струями молодую листву.

Сказала Гомер подругам, внезапно ощутив в сердце девственном укор веселости той:

— Вольно же нам тащить с собою эти тяжелые кувшины! Не лучше ль было пойти на пир без такой обузы? Видите, как отстали мы от них? Они первыми явятся пред женихом, когда прибудет он со свитою, и лучшие места отведут им за столом.

Сказала Иеруша:

— В конце те окажутся достойнее, чьи светильники дольше будут гореть. А как погаснут наши светильники, нечем нам будет их заправить и поддержать в них огонь до глубокой ночи.

Сказала Орфа, глядя в просвет меж крыльев золотой горлицы, что сверкал не хуже хризолита:

— Оливковое масло прогорает быстро, а ночь еще не наступила.

Но неразумные девы всё смеялись, и по временам примешивался к смеху звон псалтири, чьи струны, задетые случайно, играючи, как бы воспевали гармонию и грацию желанного девства, коему сумрак был божественным покровом.

Сказала Иезавель, у которой волосы были как пурпур:

— Слышите голос Афары? Слышите голос Ходеши? К нам они взывают, чтобы мы обождали их.

Сказала Фамар, чьи губы подобны были виноградинам, напитавшимся жаром солнечных лучей:

— Постоим тут под деревьями. Может, и гранатовые яблоки уже поспели. Видите — отягощены ветви, как никогда.

Сказала Махалафа, благоухающая миррою, повесив на ветку свой светильник:

— Вот одно смеется, показывает свои гранатовые зубы.

И от светильника озарился в листве царский плод, коим украшают храмы; и впрямь сквозь трещину ранней зрелости проглядывал частокол темно-красных кораллов.

Иезавель, Иедида, Фамар и Азува также повесили на ветви светильники и принялись собирать плоды. Обнаженные их руки, жадные и проворные, сквозь светящуюся листву казались крылами, что трепещут возле свитых гнезд.

Но когда от жадности насбирали они уже сверх меры, сказала Иедида:

— А в чем же понесем мы этакую гору?

И ответила ей Фамар, ссыпая плоды в подол своего платья узорчатой работы:

— Я в подоле понесу, а ты возьми мой светильник.

И наполнила подол до краев. А Иедида взяла два светильника.

Нагнали их мудрые девы и, запыхавшись, сказали:

— Для чего награбили вы столько плодов? Не боитесь разве, что сердитый сторож вас здесь настигнет?

Добытчицы в ответ лишь рассмеялись, направляясь к кипарисовой роще. И шла впереди Фамар без светильника, неся в подоле спелые плоды, глядя на первые звезды, что зажигались тут и там в небесных кущах.

А как дошли они до кипарисовой рощи, то остановились все и взглянули в ту сторону, откуда должен был прибыть жених со свитой певцов. Но ничья тень не появлялась с той стороны, но ни звука оттуда не слышалось. Тогда взглянули они сквозь стволы древних кипарисов, как в просвет меж колонн, и увидели за рощею дом, белеющий, как снежный холм, с дверями из кедра на золотых петлях; и двери те вели в летнюю трапезную, где приближался брачный пир.

Сказала Гомер, поставив у подножия кипариса свой кувшин с маслом:

— Замедлил что-то жених. Надобно подождать.

Сказала Иезавель:

— Присядем вот тут на скамьях и будем ожидать. А едва покажется он вдалеке, выйдем ему навстречу двумя вереницами, как в танце.

И сели все, кроме Фамар, а та ко всем подходила и угощала гранатовыми яблоками.

Но мудрые девы не тронули угощенья, ибо желали сохранить уста в чистоте для брачного пиршества. Сидели они строго, безмолвно, и каждая прижимала к себе свой светильник и свой кувшин с маслом; сидели, подперев ладонью подбородок, поставив локоть на колено, и взирали, не покажется ли долгожданный. А извилистая линия холмов на горизонте была безмолвна, как эти недвижные уста.

Сказала Фамар, разломив самый сочный плод, словно ларец сирийский, полный драгоценных каменьев:

— Воздадим хвалу Господу, даровавшему нам плод сей, самый прекрасный из всего, что породила земля. Восславьте со мною Господа за бесценный дар его!

Сказала Азува:

— Это любимый плод Господа в доме его. Разве не сделал Хирам царю Соломону в доме Господнем сетки плетеной работы для венцов, вылитых из меди, которые были на верху столбов, и не положил разве на венцах рядами кругом по двести гранатовых яблок, чтобы покрыть венцы, которые на верху столбов?

Сказала Иедида:

— А еще сделал Хирам цепочки, как во святилище, и сделал сто гранатовых яблок и положил на цепочки.