— Успокойся, успокойся, Джулиана… Может быть, подступил момент. Мужайся! Сядь здесь. Мужайся, родная! Еще немного! Я здесь, с тобою. Не бойся.

И бросился к колокольчику.

— Доктора! Пусть сейчас придет доктор!

Джулиана утихла. Казалось, она сразу перестала страдать или, по крайней мере, замечать свои боли, пораженная новой мыслью. По-видимому, она что-то взвешивала; была погружена в свои мысли. Я едва уловил в ней эту неожиданную перемену.

— Слушай, Туллио. Если у меня будет бред…

— Что ты говоришь?

— Если потом, во время лихорадки, у меня будет бред и я умру в бреду…

— Ну?

В ее словах было такое выражение ужаса, паузы были так мучительны, что я дрожал, как лист, словно объятый паникой, еще не понимая, на что она намекала.

— Ну?

— Все будут тут вокруг меня… Если в бреду я скажу, я открою… Понимаешь? Понимаешь? Достаточно будет одного слова. А в бреду не знаешь, что говоришь. Тебе надо бы…

В это мгновение вошли мать, доктор и акушерка.

— Ах, доктор, — вздохнула Джулиана, — я думала, что умираю.

— Мужайтесь, мужайтесь! — проговорил доктор своим ласковым голосом. — Не бойтесь. Все пойдет хорошо. — И взглянул на меня. — Я думаю, — добавил он с улыбкой, — что вашему мужу хуже, нежели вам.

И указал мне на дверь.

— Идите отсюда, идите. Вам не надо быть здесь.

Я встретил беспокойный, испуганный и сочувственный взгляд матери.

— Да, Туллио, тебе лучше уйти, — сказала она. — Федерико ждет тебя.

Взглянул на Джулиану. Не обращая внимания на пришедших, она пристально смотрела на меня лучистыми глазами, полными какого-то странного блеска. В этом взгляде было все напряжение отчаявшейся души.

— Я буду в соседней комнате и никуда не уйду, — твердо проговорил я, не сводя глаз с Джулианы.

Уходя, я увидел акушерку, которая раскладывала подушки на ложе пытки, на ложе скорби, и содрогнулся, как от дуновения смерти.

Это было между четырьмя и пятью часами утра. Родовые схватки длились с некоторыми перерывами до этого времени. Около трех часов, сидя на диване в соседней комнате, я внезапно заснул. Кристина разбудила меня; она сказала, что Джулиана хотела увидеться со мной.

Сонный, я вскочил на ноги; мысли путались.

— Я уснул? Что случилось? Джулиана…

— Не пугайтесь. Ничего не случилось. Боли утихли. Зайдите посмотреть.

Вошел. Взглянул на Джулиану.

Она лежала на подушках, бледная, как ее рубашка, полуживая от мучений. В ту же минуту встретился с ее глазами, так как они были обращены к двери в ожидании меня. Ее глаза показались мне еще более расширенными, более глубокими, более впалыми, окаймленными еще большим теневым кольцом.

— Видишь, — проговорила она замирающим голосом, — я все еще в прежнем положении.

И не сводила с меня взора. Ее глаза, как глаза княгини Лизы, говорили: «Я ждала помощи от тебя, а ты не помогаешь мне, даже ты!»

— Где доктор? — спросил я у матери, стоявшей возле Джулианы с озабоченным видом.

Она указала мне на дверь. Я направился к ней. Вошел. Увидел доктора у стола, на котором лежали разные медикаменты, черный футляр, термометр, бинты, компрессы, бутылочки, всевозможные специальные трубки. Доктор держал в руках эластичную трубку, прикрепляя к ней катетер, и вполголоса давал наставления Кристине.

— Когда же? — возбужденно спросил я его. — Что это значит?

— Пока ничего тревожного.

— А все эти приготовления?

— Это меры предосторожности.

— Но сколько продлится еще эта агония?

— Скоро конец.

— Скажите мне прямо, прошу вас. Вы предвидите печальный исход? Скажите мне прямо.

— Пока ничто не предвещает серьезную опасность. Опасаюсь, однако, кровотечения и принимаю обычные предосторожности. Я остановлю его. Доверьтесь мне и успокойтесь. Я заметил, что ваше присутствие сильно волнует Джулиану. В этот последний короткий промежуток ей нужны все силы, которые еще остались у нее. Вы обязательно должны удалиться. Обещайте слушаться меня. Войдите, когда я позову вас.

До нас донесся крик.

— Опять начинаются схватки, — сказал он. — Уже конец. Успокойтесь же!

Он направился к двери. Я последовал за ним, мы оба подошли к Джулиане. Она схватила меня за руку и сжала ее, словно клещами. Как могло остаться у нее столько силы?

— Мужайся! Мужайся! Уже конец. Все пойдет хорошо. Правда, доктор? — пробормотал я.

— Да, да. Нам нельзя терять времени. Джулиана, дайте вашему мужу уйти отсюда.

Она посмотрела на доктора и на меня расширенными глазами. Выпустила мою руку.

— Мужайся! — повторил я сдавленным голосом. Я поцеловал покрытый потом лоб и повернулся к выходу.

— Ах, Туллио! — раздался позади меня ее крик, раздирающий крик, который обозначал: «Я больше не увижу тебя».

Я хотел было вернуться.

— Уходите, уходите, — приказал доктор и повелительным жестом указал на дверь.

Пришлось подчиниться. Кто-то запер за мною дверь. Я простоял возле нее несколько минут и прислушивался; но колени у меня подгибались, биение сердца заглушало всякий другой шум. Бросился на диван, сжал зубами платок, зарылся лицом в подушку. Я тоже переживал физические муки, напоминавшие боли при медленной ампутации, производимой неопытной рукой. Вопли родильницы долетали до меня через дверь. И при каждом из этих воплей я думал: «Это последний». В промежутках слышались женские голоса: вероятно, ободрения матери и акушерки. Снова крик, более резкий и более нечеловеческий, чем раньше. «Это последний». И, потеряв самообладание, вскочил на ноги.

Не мог двинуться с места. Прошло несколько минут, прошло несчетное количество времени. Как молниеносные вспышки, прорезали мозг мысли, образы. «Родился? А если она умерла? А если оба умерли? Мать и сын? Нет. Нет. Она, вероятно, умерла, а он жив. Но почему не слышно его крика? Кровотечение, кровь…» Увидел красное озеро, а в нем — захлебывающуюся Джулиану. Превозмог сковывавший меня ужас и бросился к двери. Открыл ее, вошел.

Услышал вдруг суровый голос хирурга, который кричал:

— Не подходите! Не тревожьте ее! Хотите убить ее?

Джулиана казалась мертвой, бледнее подушки, неподвижной. Моя мать наклонилась над ней с компрессом в руках. На постели и на полу алели большие пятна крови. Хирург приготовлял ирригатор с какой-то спокойной и размеренной озабоченностью: руки у него не дрожали, хотя лоб был нахмурен. В углу дымился таз с кипящей водой. Кристина наливала кувшином воду в другой таз, опустив в него термометр. Другая женщина несла в соседнюю комнату вату. Воздух был пропитан запахом нашатыря и уксуса.

Мельчайшие детали этой сцены, схваченные одним взглядом, неизгладимо запечатлелись в моем мозгу.

— До пятидесяти градусов, — сказал доктор, обращаясь к Кристине. — Будьте внимательны!

Я озирался вокруг, не слыша крика младенца. Кого-то еще недоставало здесь.

— А ребенок? — спросил я с дрожью в голосе.

— Он там, в другой комнате. Подите взглянуть на него, — сказал мне доктор. — Оставайтесь там.

Отчаянным жестом я указал ему на Джулиану.

— Не бойтесь. Дайте сюда воду, Кристина.

Я вошел в другую комнату. До меня донесся очень слабый, едва слышный крик ребенка. Увидел на ватной подстилке красноватое тельце, местами посиневшее, под руками акушерки, растиравшей ему спинку и подошвы.

— Подойдите, подойдите, сударь; идите взглянуть, — сказала акушерка, продолжая растирать ребенка. — Идите взглянуть на этого славного мальчугана. Он не дышал, но теперь нет опасности. Взгляните, что за мальчишка!

Она перевернула ребенка, положила его на спину, показала мне.

— Посмотрите!

Схватила ребенка и подняла его в воздух. Крики становились немного сильнее.

Но у меня в глазах было какое-то непонятное мелькание, туманившее мне зрение; во всем существе моем было какое-то странное отупение, парализовавшее точное восприятие всех этих реальных и грубых явлений.

— Посмотрите же! — повторила еще раз акушерка, снова положив на вату кричавшего младенца.