Постигнув начала пермяцкого языка, Стефан Храп, как его прозвали в Устюге Великом, удалился в Ростов-Ярославский и предался там научным занятиям. Он составил азбуку из двадцати четырех букв, приноровившись, очевидно, к пермяцким бытовым меткам и знакам, с этой азбукой поспешил в Москву и за год до Куликовской битвы получил согласие духовного начальства на отъезд в землю пермяков.
Сначала Стефан пробыл некоторое время возле устья Вычегды (в то время по ней новгородцы и устюжане ходили в сторону Каменного пояса).
Но особенно по сердцу ему пришлась Игла-река, Ем-ва, которую русские называли Вым. Она зарождалась в известняковом кряже между верховьями Мезени и Печоры, падала с камней и начинала свое быстрое течение к югу. На ее пути встречались пороги, но она, преодолевая все преграды, широко и светло мчалась дальше, раздвигая хвойные леса. Завершив трехсотверстный бег, Вым вливался в Вычегду.
Холмы и овраги окружали устье Выма. Здесь и обосновался былой Стефан Храп, решивший посвятить себя борьбе с язычеством. Обув высокие бахилы, он пошел по лесам и болотам, отыскивая места мольбищ и жертвоприношений.
Пермяцкие идолы были окутаны свивальниками из тонких белых полотей. Возле кумиров стояли серебряные чаши с неведомыми узорами и лежали или висели самые дорогие меха — соболей, куниц, рысей, черных лисиц.
Стефан не щадил своих жертв, обращаясь с ними, как с живыми врагами. Он обрушивал секиру на сосновое темя лесного бога, отсекал ему руки и ноги, повергал на землю, метал останки в огонь, а пепел развеивал по белому мху — ягелю…
Выше Усть-Выма, у нижнего конца речной излучины, обращенной к востоку, стоял Княж-погост. Впоследствии там находили следы древних укреплений, остатки земляных рвов. Там жил самый знаменитый, убеленный сединами волхв Пам-сотник.
В древнерусской литературе очень красочно описан знаменитый поединок между Стефаном и Памом.
Стефан предложил волхву вдвоем войти в пламенный костер, но Пам-сотник устрашился огненного шума. Он будто бы стал причитать, что не дерзает прикоснуться к огню, к этому множеству пламени, не смеет ввергнуться в него, ибо он, Пам, даже не растает, как воск пред лицом огня, а в одно мгновение исчезнет в нем. Какая же будет польза в гибели Пама, если он снидет в нетление? Волшебство его перейдет к другому, дом волхва будет пуст и не останется ни единого из живущих в Княж-погосте!
Этим Пам-сотник показал всю свою немощь, обличил собственную суету и прелесть, чем и укрепил Стефана в сознании его правоты.
Кудесник нашел время поведать Стефану Пермскому о пушном рынке здешней земли. Дорогие меха, говорил он, вывозят отсюда и в Царьград, и в немцы, и в Литву, и в иные прочие грады и в дальние языцы…
После знаменитого препирательства у костра Пам-сотник ушел из Княж-погоста на Обь, где горы заходят «в луку моря», и поселился на Оби — там, где впоследствии возникли Атлымские юрты.
Некоторые историки полагают, что именно Усть-Вым, где жил Стефан, в свое время был сердцем древнейшей Великой Перми и что только впоследствии пермяцкая столица переместилась в Чердынь.
После победы над Памом-сотником Стефан путешествовал по пермяцким землям от Лузы до Печоры, поднимался по Выму.
В этих лесных краях верховья рек близко подходили друг к другу. В верховьях быстрого Выма был короткий волок на Ухту-реку. На поверхности темной ухтинской воды павлиньими перьями переливались радужные пятна.
Ухта была связана с Печорой, а от Печоры начинался «Черезкаменный путь», приводивший к Оби.
О всех чудесах Пермской земли Стефан и рассказывал в Москве, во время первой своей побывки там в 1383 году.
Обласканный Дмитрием Донским, сокрушитель идолов возвратился к вымским холмам. Он прожил на Севере еще тринадцать лет и приехал в Москву уже при князе Василии Дмитриевиче.
Прошло два года, и в Софийской первой летописи появилась заметка о смерти Стефана, наступившей 25 апреля 1396 года.
Историк писал, что Стефан Пермский жил «посреде неверных человек, ни Бога знающих, ни закона ведящих, молящеся идолом, огню и воде, и камню, и Золотой Бабе, и вълхвам и древью»
.Это — первое письменное сообщение о загадочном идоле Великой Перми.
Слово о Золотой Бабе
О Золотой Бабе написано множество статей учеными России, Польши, Германии, Англии и других стран. Ее изображения украшали старинные карты.
Самую подробную справку с перечнем литературы о Золотой Бабе можно найти в книге М. П. Алексеева «Сибирь в известиях иностранных путешественников и писателей» (Иркутск, 1941, стр. 116–121). Более полной библиографии, посвященной северному золотому идолу, я не знаю. Эти чудесные страницы из книги М. П. Алексеева подобны компасу для всех исследователей увлекательной легенды.
М. П. Алексеев установил замечательную подробность: Золотая Баба — если она существовала в единственном числе, а не воплощалась в нескольких истуканах — сначала находилась в областях к западу от Урала. Затем она очутилась уже за Каменным поясом, в обском лукоморье. Там она появилась в образе женщины, держащей на руках младенца.
Это подтверждала и сибирская Кунгурская летопись. Древняя богиня, «нага с сыном на стуле седящая», принимала дары от северных охотников.
Сигизмунд Герберштейн в своей книге «Записки о Московитских делах», изданной в 1549 году, описывая Золотую Бабу по данным какого-то «Русского дорожника», переданного путешественнику, замечал, что в утробе обского золотого идола был виден ребенок, а в нем — еще один младенец.
Загадка Золотой Бабы так и не решена до нашего времени. В обширных примечаниях к С. Герберштейну в книге М. П. Алексеева, о которой я только что упоминал, перечислены все источники, содержащие попытку объяснить происхождение Золотой Бабы.
В самых последних строках примечаний М. П. Алексеев указал, что английский, историк Д. Бэддли в своей книге «Россия, Монголия, Китай» (Лондон, 1919) «отождествляет Золотую Бабу с тибетской и китайской богиней бессмертия Kwan In».
В середине пятидесятых годов мне посчастливилось найти подлинник дневника путешествия в Тибет, совершенного нашим востоковедом Г. Ц. Цыбиковым
. Ради этого я ездил в далекую Агинскую степь, покрытую сопками и цветущим багульником. Там-то я и познакомился с богиней Гуань-инь. Она сидела в буддийском храме с золотым младенцем на руках, и огни светильников отражались в ее глазах.Несколько упростив сложнейшие понятия буддизма, могу сказать, что Гуань-инь — лишь форма выражения извечной сути бодисатвы Авалокитешвары, одного из высших существ, достойных с течением времени достичь степени Будды. Но бодисатва сам отказался погрузиться в нирвану ради того, чтобы помогать грешному миру.
Отличительное качество Авалокитешвары — безграничное милосердие. Оно нашло свое воплощение в изваянии, изображающем женщину с ребенком. Это и есть Гуань-инь.
В Лхасе, в знаменитом храме Ра-мочэ, есть «бирюзовое» изображение Гуань-инь. Оно создано было не позднее 650 года нашей эры, потому что этот храм был построен именно в это время женой тибетского царя Срон-цань-гамбо, бывшей китайской принцессой по имени Цзинь-чен.
Это событие были ознаменовано сооружением изваяния Авалокитешвары. При этом царь Срон-цань-гамбо приказал, чтобы внутрь изображения бодисатвы была вставлена меньшая статуя того же божества, вырезанная из сандалового дерева.
Но и этого было мало для благочестивого тибетского царя. В год Железной Собаки (650 г. нашей эры) сам Срон-цань-гамбо вместе со своими двумя женами чудесно проник внутрь золоченого кумира и навеки слился с ним.
Если Золотая Баба по своему происхождению как-то связана с Гуань-инь, то пребывание мнимого «ребенка» в ее утробе в особом объяснении не нуждается. Изучение буддийских статуй подтвердило, что изваяния зачастую содержали в себе идолов меньших размеров. Попади северный истукан под беспощадную секиру Стефана Пермского — и из недр Золотой Бабы, возможно, выпал бы ее двойник, малая Баба с крошечным ребенком на руках…