— Спасибо, — выдохнул я с облегчением и, боясь поднять глаза, шагнул к двери.

— Да не забудьте, что ее зовут Лена! Круглова Лена, — раздалось мне вслед. Послышался смех.

Я снова спускаюсь на первый этаж.

В глубине коридора, прислонившись к стене плечом, маячит фигура Павла Столбцова. Я ему делаю вялый знак: «Жди». Считаю номера на дверях: «14», «13», эта открытая аудитория, должно быть, двенадцатая… С каждой дверью — новая порция холода в грудь, от страха начинаю ощущать зуд в коленях. Вот дверь с номером семь. Я не успеваю ее открыть, она сама распахивается, выскакивает какая-то девушка, бежит мимо меня.

— Простите, — пытаюсь остановить ее.

Следом выходит здоровый парнище в клетчатой рубахе без пиджака, с рукавами, засученными на толстых руках.

— Простите, мне нужно видеть Лену Круглову.

Парень бросает на меня косой взгляд. И этот взгляд, полный презрения и недружелюбия, почему-то бесит меня. Страх мой проходит.

— Мне нужно видеть Лену Круглову. Не сможете ли ее вызвать?

Парень нехотя поворачивает к двери голову:

— Лена. Тут к тебе пришел… — снова свысока взгляд на меня, — один молодой человек.

Я скромно отхожу в сторонку. За моей спиной вырастает Павел. Парень с равнодушным мрачным видом, покачивая плечами, двинулся от нас. В аудитории застучали шаги, и из двери выскочила она, оглянулась, заметила нас.

— Вы ко мне?

Какая она маленькая, по плечо мне. В полутьме коридора большие глаза кажутся темными, лицо бледным и худеньким. Она переводит взгляд с меня на Павла. Павел молчит, запечатлев на своей физиономии дурацкую, загадочную улыбку.

Говорить надо мне. Я церемонно начинаю:

— Простите, пожалуйста, вы, кажется, приходили в пединститут по поводу празднования Нового года?

— Да. Но мы решили, что будем праздновать по отдельности. В вашем конференц-зале тесно.

— Жаль… То есть я хочу сказать… Видите ли, многие из нас считают… Одним словом, нельзя отказываться от общения…

Девушка пожала плечами:

— Я не решаю одна.

— Я понимаю… — Но больше всего я понимаю одну страшную вещь, что мои мизерные запасы красноречия начисто израсходованы.

И тут бросается на спасение Павел.

— Все эти вечера — ерунда, — говорит он спокойно и авторитетно. — Нужна просто настоящая студенческая дружба.

— Мы живем бирюками, — подхватываю я.

— А что вы понимаете под словом «бирюки»? — недоумевает она.

— Что?.. Ну, это же ясно… Ну, не встречаемся, нет общения… Не интересуемся друг другом… Вы ведь тоже живете в общежитии?

— Нет, я местная, живу дома.

— Вот, а мы в общежитии…

Кто знает, чем бы кончился этот «милый» разговор, если бы не зазвонил звонок, объявляющий конец перерыва. Девушка заторопилась:

— Я еще поговорю со своими и сообщу вам.

— Ему сообщите, — подсказал Павел, указывая на меня. — Он может зайти в любое время, только назначьте день и час.

— Да, да, я зайду, — закивал я.

— Не стоит. Я как-нибудь…

— Девушка, — строго обрезает ее Павел, — «как-нибудь» нас не устраивает. Нам нужно знать точно.

— Хорошо, я пошлю письмо на ваш институт.

— На его фамилию.

— Хорошо, хорошо, на его фамилию.

— Андрей, не задерживай девушку, напиши свои данные. В старых романах в таких случаях обменивались визитными карточками.

Я торопливо достал записную книжку, написал, вырвал листок.

— Хорошо, хорошо, я все сделаю, — пообещала девушка и исчезла в дверях.

— Экий ты дурак, — поучал меня Павел по дороге в общежитие. — И чего жевал жвачку? Надо было заговорить о празднике, выразить желание прийти к ним в гости. Пришел бы, а у тебя, кроме нее, в институте нет никого, одно это обязывало бы ее к вниманию. Теперь письмо, стрельба глупыми бумажками…

Но я не дождался ее письма.

После этой встречи у меня осталось ощущение какой-то нечистоплотности. Я имел самые чистые намерения, и в то же время я лгал, хитрил, притворялся, с дурацким видом плел чудовищную околесицу.

Что я хочу от Лены Кругловой? Пока только одного: быть ее знакомым, а там будет видно ей, будет видно и мне, во что это выльется. Почему так глупо устроена жизнь? Вокруг каждого человека какая-то невидимая броня приличия. Ее нельзя пробивать прямо, ее нужно обходить, обязательно скрывать свои вовсе не порочные желания, скрывать, лгать, изворачиваться?

К черту броню, к черту ложь и неуклюжие хитрости!

Я, не дожидаясь ее письма, сам сел за письмо и написал все.

«Вы меня не знаете, я Вас тоже, и тем не менее я открыто говорю Вам: хотите знакомство? Не правда ли, выглядит неприлично, не правда ли, шокирует Вас? А почему? Потому, что это навязывание самого себя. Но ведь навязывание тогда становится бременем, когда это можно почувствовать. Ни я, ни Вы не знаем, бремя ли мы друг для друга пли же нечто противоположное. Давайте узнаем. Разве это не любопытно — узнать нового человека?..»

Письмо мое было длинным, негодующим и заумным. Я не получил на него никакого ответа.

И возможно, на этом и кончились бы мои настойчивые посягательства, а любовь испарилась. Но в Новый год, когда я скучал в этот праздничный день один в пустой комнате общежития, ввалился Павел. Он был в гостях у каких-то своих далеких городских родственников, по случаю праздника навеселе, и еще от дверей я заметил его многообещающую загадочную ухмылку.

— Вот от меня новогодний подарочек тебе, — заявил он, помахивая перед моим носом бумажкой.

— Письмо?

— Какое письмо! Вот слушай… — Он прямо в пальто сел ко мне на койку и стал рассказывать: — Встретился я с одной старой знакомой. Тары-бары на три пары. Оказывается, она учится в Лесотехническом, знает твою Прекрасную Елену и, конечно, сообщила ее адрес. Вот он! — Сложенная бумажка коснулась моего носа. — Но это, брат, не все. На адресе значится: переулок Дубинский. Век не слыхал. Сижу в гостях, пробую настоечку, и ударило в голову спросить, что это за Дубинский переулок, на каких он материках? А оказывается, рядом, в десяти шагах от дверей, в которые я вошел. Обед кончился, я вежливо удалился, а выходя, решил: дай-ка загляну в чертог Елены Прекрасной. Один этаж, второй, третий, на третьем дверь, на ней царских времен по медной дощечке надпись с твердым знаком: «Д-ръ С. Н. Кругловъ». Нажал звонок, слышу: «топ, топ, топ». Дверь распахивается…

— Ну?

— Видение, брат! Наверно, только что от плиты: щеки горят, глаза сияют, увидела детину — приросла к полу. Глазищи вот-вот выскочат. Говорит испуганно: «У меня гости».

— Черт-те что, даже мне неудобно.

— От твоего имени поздравляю с праздником и заявляю: так-то и так-то, моему лучшему другу нужно вам сказать два слова, завтра в шесть часов вечера, подъезд драмтеатра, крайняя колонна от здания краеведческого музея.

— Ну?

— Она любое обещание была готова дать, лишь бы я ушел. А тут еще, должно быть, мамаша показалась. Такая почтенная особа с седым начесом.

— Фу! В неудобное положение ты меня ставишь.

— Неблагодарная свинья! Неудобное положение? Тебе, может, удобнее сейчас здесь лапти вдоль койки тянуть, чем сидеть у нее в гостях? Жребий брошен! Запомни: завтра в шесть, подъезд драмтеатра…

Костюм у меня был достаточно приличный, драповое пальто с накладными карманами (не в затасканной же шинелишке идти на свидание) я одолжил у однокурсника Бахвалова, кашне, бьющее в нос яркой клеткой, — у студента из нашей комнаты, славившегося своим щегольством, он же дал напрокат перчатки желтой кожи.

Как никогда нарядный, с высоко поднятой головой, но с тревогой и неуверенностью в душе я ждал под огромной колонной у входа в областной театр.

Падал крупный мягкий снег. Откуда-то со стороны доносились голоса идущих прохожих, нетерпеливые гудки автомашин. Вокруг меня было тихо и покойно, на широкие ступеньки ложился снег. Квадратные часы на одной из колонн показали ровно шесть, четверть седьмого, полседьмого, семь. Мимо меня пошел в театр народ, тишина исчезла. Давно уже опустилась темнота, а я стоял, переступал с ноги на ногу.