Я снимался у многих известных режиссеров нашего кино. Они очень разные, но всех их объединяет одно: умение создать на съемочной площадке рабочую, но вместе с тем не давящую на актера, не сковывающего его творческую инициативу атмосферу. Даже яростный И. А. Пырьев, вошедший в легенду своими разносами и руганью, старался по возможности оберегать актера от ненужной нервозности. Легко, свободно и радостно было работать с А. Аловым и В. Наумовым. Хорошо было играть в фильме понимающе спокойного и демократичного Ю. Я. Райзмана. Никогда не давил на актера, выступая в роли режиссера, В. П. Басов…

И вот — Никита Михалков. С ним было и легко и тяжело, и уверенно и напряженно. Он человек другого, нежели я, поколения и в чем-то более точно ощущает пульс времени. Естественно, у меня с ним были расхождения, но я жестко положил себе во всем подчиняться ему.

Это было настоящее испытание — что-то вроде монашеского послушания. Михалков жестко и беспощадно относится к приблизительности в решениях и к непрофессиональности их исполнения. И это тоже порог, через который нелегко было перешагнуть. Я попал в атмосферу творческой Спарты, где выживает только сильный. Не стони, не уставай, знай текст назубок, смело иди на новые пробы и ищи, ищи, ищи единственно верный вариант. Когда же хотелось все бросить и сыграть как легче, пойти по проторенной дороге, беспощадный Никита начинал все называть своими словами, и я, стиснув зубы, соглашался с ним. И все шло по новой.

Но наступал момент, когда Михалков понимал, что иные его требования создают какую-то напряженность, мешающую, а не помогающую актеру работать, и тут шла в ход шутка, чаепитие и расслабление.

Очень многие зрители не поняли характер, который я сыграл. Они считали, что «актерство актера» идет не от персонажа, а от исполнителя — от меня.

«Что это Ульянов так наигрывает? Он что, потерял совесть: стал так развязно играть, так нагличать?» — вот такой был тон. Некоторые зрители, правда, поняли все точно и писали, что мы правильно сделали, показав такого мерзавца и подлеца. Одна женщина призналась, что это прямо портрет ее бывшего мужа. Но большинство писем были полны осуждения.

Понятно, что так пишут зрители детского уровня восприятия искусства, для которых артист, играющий определенного персонажа, и есть тот самый персонаж. Дети, однако, целиком отдаются обману игры. А взрослое «дитя» из-за знания, что это все-таки игра, уже не может наслаждаться искусством как таковым, то есть умением актеров искусственно воссоздавать реальную жизнь, в том числе жизнь персонажей «плохих» или «хороших». Подготовленный зритель только восхитится умением актера имярек одинаково убедительно предстать в любом обличье, зритель же «дитя» серчает. Он оскорблен, если вдруг актер, которого он привык видеть в положительных ролях, возьмет да и сыграет негодяя. Это, по его разумению, — предательство.

Думаю, если фильм Юрия Кары «Мастер и Маргарита», снятый несколько лет тому назад, дойдет наконец до массового зрителя, гневных писем мне не избежать: там я играю Понтия Пилата.

Тема Понтия Пилата — вечная тема предательства, которое отнюдь не однолико. Как я понимаю, Пилат совершил его неожиданно для самого себя. Он был между Римом и синедрионом, как в ловушке… Он был согрет философией Иешуа — философией любви, но она же приводит его к мучительной раздвоенности. У Пилата болит голова не только от физического недомогания, но и от всей этой человеческой пошлости и злобной мелочности. Иешуа излечивает прокуратора, давая ему возможность увидеть иную жизнь, с иными ценностями, чем те, к которым он привык. Задумываясь на природой человеческих отношений, он не находит выхода из их противоречий. Лишь на секунду луч света освещает этот выход, путь к гармонии, благодаря Иешуа. Но тут же оказывается, что путь этот загорожен ненавистниками светлого сына человеческого, и, мало того, сам Пилат становится невольным их сообщником…

Я играл с прекрасным партнером — мастифом Банга. Такой роскошный зверь!.. И совсем не тщеславный. Включили свет, дают команду «мотор!». А он себе лежит и храпит. Я его под зад: «Играть надо…»

Мы снимали фильм в Иерусалиме, в окрестностях Хайфы, на Мертвом море… И сам по себе Израиль и все эти места настраивают на особый лад: здесь творился мир Библии. Потрясающее впечатление производит дно Мертвого моря. Бесконечно тоскливым веет от песчаного морского дна, усеянного обломками.

Эта картина интересна тем, что режиссер Юрий Кара собрал замечательных артистов — это Филиппенко, Павлов, Стеклов, Бурляев, А. Вертинская, Гафт, Куравлев. И я еще не всех перечислил. У всех нас было одно желание: соприкоснуться еще раз с Булгаковым, с его фантастическим миром, и наиболее полно воплотить наши ощущения и наше понимание романа и его героев.

Я не знаю, каким получился фильм. В готовом виде мы его не видели. Скандал вокруг него тянется до сегодняшнего дня. Продюсерам не нравится, как смонтирован фильм, и они не тиражируют его, даже режиссеру не дают копию.

Жаль, что интересы отдельных лиц возобладали над интересами зрителей. В свое время была не одна попытка создать киноверсию романа «Мастер и Маргарита», театральные постановки шли на сценах «Таганки», МХАТа — роман, словно магнит, неудержимо притягивал к себе. Сегодня эта тяга несколько поослабла: и время фантасмагорическое, и читатель изменился, и зритель на все смотрит другими глазами.

Впрочем, зритель-«дитя» вряд ли изменился. Вообще потрафить нашему зрителю довольно-таки трудно. Вроде бы благоволит он к положительным, «понятным» героям. И вдруг… Как не вспомнить тут высказывание одной из киногероинь Нонны Мордюковой: «Мужик, он что? Ему все то, то… Раз — и это!»

Неожиданные суждения у зрителей вызвал фильм по повести Бориса Васильева «Самый последний день», о судьбе милиционера, удивительно симпатичного, добрейшей души человека.

Я прочел эту повесть и понял, что просто необходимо сделать по ней фильм. И вот почему. Я все чаще и чаще стал встречаться в нашей жизни с проявлениями недоброжелательства, неоправданной злости, обидной грубости, сердечной черствости, откровенного хамства. Меня это ранило. А Борис Львович Васильев умеет показать в своих таких простых и обычных героях прекрасные человеческие черты. Во всех его произведениях: «А зори здесь тихие…», «Не стреляйте в белых лебедей», в «Ивановом катере» и, наконец, в «Самом последнем дне» живут как раз такие русские люди — с великой любовью к земле, к окружающим, с великой добротой в сердце.

И мне захотелось показать с экрана глаза хорошего и доброго человека, героя повести «Самый последний день» Семена Митрофановича Ковалева. Возможно, в этом образе заключена лишь мечта о таком человеке. Возможно. Но это мечта не о том, что несбыточно, а о том, что есть в жизни, но чего пока мало.

Этот фильм был моим режиссерским дебютом, я же исполнял и роль Ковалева.

Конечно, не всякая актерская и режиссерская тревога и боль передаются зрителям с той же остротой. Но письма от зрителей меня просто изумили. Например: «Зачем вы остановились на этом почти сказочном материале? Что вас привлекло в этой умилительной фигуре добренького милиционера? Вы же всегда играли людей сильных и волевых, и вдруг — образ добродушного и даже мягкотелого человека, который по доброте своей и гибнет». И таких «зачем» и «почему» разного рода было много.

…Как же объяснить, разве что еще и еще прямым текстом, что всякая моя роль — это мой рассказ о том, что меня как гражданина волнует именно сегодня.

При встречах со зрителями, особенно с теми, кому не приходилось видеть мои театральные роли, я убеждался, что главное мое достижение — это исполнение роли Георгия Константиновича Жукова, нашего прославленного полководца. Наверное, потому я так запомнился людям в этом образе, что играл эту роль в кино необычайно долго: двадцать пять лет. Неудивительно, что лицо мое стало как бы эквивалентом его лица. До того дошло, что куда ни приедешь — в Аргентину, Китай — слышишь: «Жуков приехал!»