Не берусь оценивать нашу работу, тем более, что мы старались, чтобы отснятое нами органично вошло в ткань фильма, в большей части своей уже сделанного Пырьевым; скажу лишь, что мы добивались того, чего, как мы понимали, хотел он: чтобы зритель ощутил тоску по сильным характерам, могучим страстям, полюбил бы открытость в поиске правды, как бы ни был тягостен и горек этот поиск.

Работа над фильмом или спектаклем похожа на плавание корабля, который долго идет к намеченным берегам. В пути бывают штили и бури… Но наконец мы причаливаем — и как часто берег оказывается скалистым и холодным, совсем не похожим на тот, о котором мечталось. Но бывает, берег оказывается зеленым и приветливым, и это награждает тебя за все труды и тяготы пути, и ты счастлив, достигнув своей цели. Но актер, как неугомонный путешественник, долго не может сидеть даже на этом благословенном берегу. Его тянет дальше в дорогу.

Генерал Чарнота из кинофильма «Бег» — это роскошнейшая фантасмагорическая роль, какую только актер может представить себе. Колоритнейшая фигура белого генерала, который бродит по Парижу в одних кальсонах, а потом выигрывает целое состояние, требовала особого подхода и особых актерских приемов. Как соединить в одной роли трагедию человека, дошедшего на чужбине до нищеты и потери человеческого достоинства, с гротесковыми и почти буффонными поступками неуемного картежного игрока и гусарского кутилы?

Для меня этот персонаж был небезразличен, как небезразлична любая человеческая трагедия. Как передать фантастический реализм М. А. Булгакова, где свободно и логично соединяются, казалось бы, несоединимые сцены: тараканьи бега в Стамбуле и трагедия чуть не погибшей на панели женщины? Все сдвинулось в этом призрачном мире потерявших родную землю людей. Все возможно в этом тараканьем бредовом мире. Но играть-то нужно живых, реальных людей, а не призраки и символы. Герои булгаковского «Бега» живые, земные, житейски горькие и фантастически неожиданные люди. Таков и запорожец Григорий Лукьянович Чарнота.

И не поднять бы мне эту роскошную роль, не работай я под началом таких талантливых, тонких и умеющих создать на съемочной площадке творческую атмосферу свободы и раскованности режиссеров, как Александр Алов и Владимир Наумов, и не имей таких партнеров, как Евгений Евстигнеев, Алексей Баталов. С ними можно было играть мало что раскованно — озорно. Так бывает, когда ты владеешь ролью и рядом с тобой блестящие актеры, и ты не можешь позволить себе выпасть хоть на момент из этого ансамбля.

Съемки фильма проходили главным образом в Болгарии: в Пловдиве есть район прямо-таки турецкий. Что-то, к примеру, финал картины, снимали в Севастополе. Парижские сцены — в самом Париже.

Русские за границей, тем более в Европе, тем более в то время — тема особая, не могу на ней не остановиться.

У каждого актера, у каждого театра — свои приключения и случаи, связанные с закордонным бытием. Но как бы ни отличались друг от друга эти приключения и случаи, в них есть что-то общее, потому что все мы проживали, в частности, вот на берегах Сены, примерно в одних условиях.

Ввиду строжайшей экономии валюты в качестве командировочных нам полагалось в сутки долларов десять. Поэтому мы старались привезти с собой все: консервы, копченую колбасу, сыр, чай, кофе и, естественно, электрокипятильники. Ведь как-то надо существовать.

Во Франции, к слову сказать, было правило, согласно которому продюсер, пригласивший на съемки актеров на роли второго, третьего плана, на эпизодические роли, обязан их кормить. Вот объявляется перерыв в работе, всех их ведут обедать в ресторан, мы же с Алешей Баталовым отправляемся в свой отель.

Мы жили в отеле «Бонапарт». Название роскошное, на самом же деле он представлял собой старое четырехэтажное здание в одной из улочек Латинского квартала. Скорее всего то были «меблирашки» для кратковременных встреч пар — в наших номерах были широкие кровати, биде и больше ничего. Окна упирались в глухую стену соседнего дома.

Я приехал на съемки позже Баталова, и у меня с собой были домашние пирожки, шанежки, другие вкусности. Ну, думаю, сейчас вскипятим чай, попируем.

Баталов рукастый, все умеет, в электричестве хорошо разбирается. Включает это он чайничек — и на всем этаже вырубается свет. Давай, говорит он, пойдем ко мне — он жил этажом ниже. Спускаемся, включаем — та же история. Пошли к хозяевам. А хозяева — древние старик и старуха и их незамужняя дочь, некрасивая, изможденная. Звали нашу Евгению Гранде Мария. Мы принялись объяснять ей жестами, иностранных языков мы не знали, что нам нужен кипяток — чай заварить. (Поразительное дело: моя теща умерла в 75 лет от склероза, но, даже будучи уже больной, она переводила мне письма, присланные из Германии. А учила она немецкий еще в гимназии — вот какое было преподавание. Я же в школе учил немецкий, в училище — французский, потом еврейский, когда играл Тевье-молочника, а результат нулевой).

Мария выслушала нас и, кивнув головой, — мол, поняла — принесла нам кувшинчик с теплой водой и тазик.

Словом, попили мы чайку.

Раз уж я заговорил о Париже, расскажу еще один случай, с ним связанный. Было это в мою первую поездку во Францию в составе группы актеров.

Один из наших актеров и представитель министерства культуры — как сейчас помню, звали его Юрий Васильевич; он служил в органах, и мы это знали, и он знал, что мы это знали; хороший в общем-то мужик, — были любители под привезенные с собой яства пропустить по бокальчику. А франков-то негусто. Однажды прибегает актер с улицы, радостный такой, и говорит: «Тут рядом дешевое вино продают в розлив, правда, не красное. Я купил большую бутылку».

И ставит ее на стол. Ну, оживились они, ручки потирают. Приготовили бутерброды, наполнили бокалы. Чокнулись, глотнули… И дружно побежали в туалет.

Оказалось, то было оливковое масло!

Смех смехом, но если серьезно — жалким наш соотечественник выглядел за границей: на виду, как говорится, у всей Европы унижалось его человеческое достоинство. Но нет желания углубляться в эту тему, тем более, что память хранит случаи в основном забавные.

В Швейцарии, где наш театр был на гастролях, в Цюрихе, я жил в одном номере с Л. Г. Зориным — мы играли его «Варшавскую мелодию». Бывало, возвратимся поздно вечером в отель, войдем в номер — и через несколько минут тускнеет свет, падает напряжение в сети: это наши люди включали кипятильники. Мы тоже не дремали. Я впервые там испробовал хитроумное изобретение доморощенных умельцев: разбитую лампочку, в цоколе которой сделаны два отверстия. Изделие ввинчивается в торшер — и получается розетка.

Посмотрел Леонид Генрихович на это и сказал: «Теперь я верю в непобедимость русского народа».

Говоря о своих ролях в кино, не могу пройти мимо фильма «Без свидетелей», где я играл персонаж, обозначенный просто местоимением Он. Характер этот был для меня нов и интересен. По сути это не совсем моя роль, хотя и глупо заключать себя в какие-то рамки, границы. То есть эти рамки все же есть, есть границы, через которые переступать не надо, ибо там ты не знаешь языка, но в своих владениях хочется быть разным, искать непохожесть в привычном, что-то новое для себя.

Шли поиски необычного для меня грима, несвойственной мне манеры поведения, и я все дальше уходил от себя, чтобы раскрыть характер, столь чужой мне. Это был тип актера в жизни — он все время играл. Играл хорошего человека, деятельного человека, играл любовь. А мне, актеру, надо было этого «актера в жизни» сыграть. Сложная задача! Это была одна из самых трудных моих ролей.

В пьесе Софьи Прокофьевой «Без свидетелей», которая легла в основу фильма, всего два героя — Он и Она (в фильме Ее играет Ирина Купченко). Все действие происходит в одной декорации — в современной квартирке с двумя смежными комнатками. Оператор Павел Лебешев, художник Александр Адабашьян и Никита Михалков, режиссер, проявляли прямо-таки виртуозную изворотливость, чтобы в этих типовых клетушках найти новый ракурс, неожиданный угол зрения в прямом и переносном смысле. И надо сказать, что им это удалось.