— Итак. — Леонардо ставит локти на стол и упирается подбородком в сплетенные пальцы. — Может, у вас есть вопросы?

— Когда вы поняли, что будете заниматься… — Она запинается. — То есть как вы узнали?

— Я всегда это знал, — просто отвечает Леонардо. — С детства. Мне было шесть, и я играл с девочкой на пару лет старше меня. Знаете, Фрейд говорит, что у всех детей есть садомазохистские наклонности.

— Очень некорректное утверждение, — комментирует Валентина, чувствуя, как у нее встают волосы на загривке. Только не вмешивай в это детей.

— Я знаю, — кивает Леонардо. — Но думаю, он прав. Это не означает, что дети не ранимы и не целомудренны.

Тут Валентина кое-что вспоминает. Она пытается подавить воспоминание, но оно темной тучей поднимается из глубин ее подсознания. Это случилось, когда ей было около восьми. Она тогда увидела что-то. У матери был настолько свободный нрав, что после ухода отца Валентины через их дом прошла целая череда мужчин. До тех пор, пока мать не выставляла очередного поклонника, между ними царила атмосфера свежей, показной любви. И вот однажды Валентина случайно увидела мать в ее спальне. Этот образ до сих пор сохранился в ее памяти. Мать сидит на стуле лицом к спинке. Она в бюстгальтере и нижней юбке. Руки связаны сзади, ноги привязаны к стулу, во рту кляп. Но Валентина тогда не пришла в ужас и даже не испугалась. Более того, где-то через неделю она повторила эту игру с одноклассником, попросила его привязать себя к стулу и поцеловать. Мальчик не только выполнил ее просьбу, но еще и задрал ей юбку на голову, чтобы посмотреть на трусики.

Так вот что поселило в Валентине такое желание! Это передалось ей от матери. Недавно Леонардо сказал, что подчиняющиеся личности часто склонны к нарциссизму. Это в полной мере относится к ее матери и, если быть честной, к ней самой.

— Знаете, — обращается к Валентине Леонардо, — садомазохизм может являться своего рода катарсисом[17]. Пройдя через обнажение и унижение, можно достичь целостности, воссоединиться с той частью своей личности, которую вы отодвигаете и подавляете.

Валентина облизывает губы.

— Я не люблю боль, — тихо говорит она.

— Увидим, — отвечает он, допивая вино. — Итак. — Он встает. — Вы готовы?

Валентина спускается за ним по мраморной лестнице. Внизу он поворачивается к ней, и она уже замечает, что он переменился, как будто стал на дюйм выше.

— С этой минуты вы подчиняетесь моей воле, Валентина. Это означает: вы обязаны выполнять все, что я буду говорить. В точности. Если нет, будут последствия. Напоминаю вам последний раз, если захотите, чтобы я все прекратил, дайте мне знать. Понятно? Все, что нужно, — это громко и отчетливо произнести СТОП. Если захотите, чтобы я сбавил обороты, скажите: ПАУЗА. Ясно?

Одна половина ее хочет взбунтоваться, но другая, покорно замерев, внимательно слушает.

— Да, — едва слышно произносит она.

— Я решил, что мы начнем с Бархатной Преисподней. Я хочу, чтобы вы вошли в комнату и разделись до нижнего белья. Вы встанете на колени возле кровати, спиной к двери. Когда я войду, вы необорачиваетесь и неглядите на меня. В лицо мне не смотреть, пока я сам не прикажу. Ваши глаза постоянно должны быть отведены в сторону. Это понятно?

Она кивает. Сердце ее уже готово выскочить из груди. Она сжимает кулаки. Липкие от пота ладони горят. Здравый разум кричит ей: «Беги отсюда и никогда не возвращайся!» Но другая часть Валентины изнемогает от любопытства. Ей казалось, Леонардо не в ее вкусе, но то, что он предлагает, необоримо влечет ее. Это погружение в еще неизведанную часть себя. Путешествие в неизвестность захватывает и возбуждает.

Леонардо разворачивается и уходит по темному коридору. Валентина остается одна. Она разжимает кулаки и берется за дверную ручку.

Внутри Бархатной Преисподней ощущение такое, будто находишься в теплой, пульсирующей матке. Помещение уже не кажется столь зловещим, как в прошлый раз, когда она наблюдала за госпожой Анной и ее рабом Ники. Не кажется оно и таким большим, как в субботу, когда они оказались в кровати вчетвером. Она обводит комнату взглядом. Что, если Леонардо привяжет ее к этому кресту и нацепит ей зажимы на соски? От страха ее мутит и к горлу подступает тошнота. Она пытается проглотить ее. Леонардо сказал, что его можно остановить в любую минуту. Сказал, что все будет делаться с ее согласия и она имеет право прекратить игру. Они оба участвуют. Весь вопрос в доверии.

«Какие же странные мы существа, люди, — думает Валентина, расстегивая змейку своего маленького черного платьица и вешая его на стул у двери. — Интересно, а чулки можно оставить? Сойдет за белье», — решает она. Подходит к кровати и становится на колени. На ней — новый черный корсет и черные чулки. В ожидании она чувствует себя ребенком перед вечерней молитвой. Вот уж неподходящее сравнение. Она начинает дрожать, хотя в комнате не холодно, и понимает, что ей страшно.

Открывается дверь. Первое ее побуждение — повернуться и посмотреть, кто вошел, хотя она и так знает, что это Леонардо. Ей приходится собрать в кулак всю силу воли, чтобы не посмотреть за спину. Леонардо пока что даже не обращает на нее внимания. Боковым зрением она замечает, что его темная фигура перемещается по комнате. В каждом углу он зажигает свечи и гасит электрический свет, помещение постепенно погружается в полутьму. По полу пробегают длинные тени. Колени начинают саднить, но она старается стоять насколько может неподвижно. Ей совсем не хочется заработать наказание от своего господина. Неизвестность почти невыносима, но это возбуждает ее. Что он с ней будет делать? Она полностью в его власти.

Она чувствует, что он остановился у нее за спиной и смотрит на нее. Ее дыхание учащается.

— Встань, Валентина, — говорит он.

Она неуверенно встает, ноги после долгого стояния на коленях с трудом разгибаются.

— Повернись, — командует он.

Она поворачивается, не поднимая на него глаз, видит его голые ступни и мускулистые ноги, затянутые в узкие черные джинсы. Выше пояса на нем ничего нет. На грудь его она смотреть не осмеливается.

— Не шевелись, — говорит он. — Только я могу к тебе прикасаться. Ты на это права не имеешь. — Он ступает к ней и спускает бретельки ее корсета сначала с одного плеча, потом с другого. Сознание начинает тараторить: « Валентина, что ты делаешь? Ты позволяешь этому мужчине, не Тео, раздевать себя?»

Она обрывает внутренний голос. Уже слишком поздно для назиданий.

Он обходит вокруг нее и расстегивает застежки на корсете. Потом освобождает ее тело. Теперь она стоит перед Леонардо голая, в одних чулках. Она смотрит на его живот, на черные волосы, поднимающиеся от джинсов на грудь. От волнения начинает задыхаться.

Он немного наклоняется, заводит руку ей между ног и пробует ее пальцами. Она вздрагивает, удивленная его неожиданным рвением.

— Посмотри на меня.

Она отрывает взгляд от ореховых половиц и смотрит в лицо Леонардо. Его выражение не похоже на то, какое бывает у любовников, — ни трепетного волнения, ни восторга. Он смотрит на нее, словно в зеркало. Она чувствует, какая тесная связь образовалась между ней и этим мужчиной. Восхитительная сопричастность вхождения в их личную эротическую игру. Он вынимает из нее пальцы, одним поддевает край чулка и медленно стаскивает его. Потом проделывает то же самое со вторым чулком. Теперь ей не за чем прятаться, она осталась даже без черных чулок и пояса. Она полностью обнажена. Валентина знает: прикасаясь к ней, он понимает, что она возбуждена. В эту минуту удовольствие пересиливает страхи.

— На кровать, — командует он.

Валентина разворачивается и забирается на кровать.

— Встань на четвереньки.

Означает ли это, что Леонардо собирается взять ее сзади, как в ту субботу, только без Тео и Селии? Мысль о Тео разрывает сердце, но она уже не может остановиться. Она словно ощущает его присутствие. Он — часть ее сексуальных потребностей.