Устав избивать жену, он кричит ей в лицо:

— Ты родишь мне ребенка, бесплодная сука, или я убью тебя!

Он вырывается из спальни и спускается к ужину, чтобы затушить свою ярость говядиной и сливками.

Луиза не думает о еде. Час она лежит на кровати, не в состоянии пошевелиться. Она не в силах даже снять мокрую одежду, хотя знает, что, если этого не сделать, можно простудиться. Наконец дверь комнаты открывается. «Он вернулся, — думает Луиза, — чтобы добить меня». Но появляется не синьор Бжезинский, а Пина. Лицо горничной каменеет от ужаса, когда она видит хозяйку. Она молча, слова здесь излишни, бросается вон из комнаты. Через несколько секунд она возвращается с тазом горячей воды, каким-то маслом и полотенцами. Стягивает с Луизы липнущую к телу мокрую одежду и осторожно вытирает кровь с побитых ног. На своем сицилийском говоре она бормочет нежные слова, которые Луизе не понятны, но тон, каким она их произносит, успокаивает ее, и, хотя девочка на десять лет ее моложе, Луизе кажется, что она заботится о ней, словно мать. Однако в последнем она не уверена, потому что родная мать ее никогда так себя не вела.

Пина делает все, чтобы помочь хозяйке, кладет припарки из целебных растений на горящую огнем кожу, но боль раздирает ее тело. Сейчас единственное желание, единственная потребность Луизы — оказаться в руках Сантоса. Но что, если этого больше никогда не случится? Мысль о том, что Сантос уплывает от нее прочь на своей белой шхуне, терзает ее сильнее боли. Лучше умереть, чем никогда больше с ним не увидеться.

Валентина

Она приподнимается и садится на кровати под балдахином, как сказочная принцесса, проснувшаяся после долгого сна. Веки тяжелы, а темнота вокруг поблескивает искорками, словно вокруг летают светлячки. Полог задернут, и она как будто находится на бархатном острове. Валентина отдергивает полог, вокруг нее бушуют волны Бархатной Преисподней. Она встает с кровати, покачиваясь, словно мягкий ковер под босыми ногами может в любой миг поглотить ее. Она осматривается в поисках одежды, но ни чулок, ни корсета не видно. Платье, висевшее на стуле, тоже исчезло. Но сейчас это не важно. После того, что произошло между ней и Леонардо, она все равно чувствует себя полностью очистившейся, и потому для нее совершенно естественно быть нагой. Она открывает кожаную дверь и выходит в темный коридор. Все здание как будто наполнено гулом. Она стоит, дрожа, и смотрит на холодную металлическую дверь Темной Комнаты.

Я открою дверь Темной Комнаты внутри вас.

Слова Леонардо проносятся в памяти. Валентина шаткой походкой приближается к двери, хотя душа у нее уходит в пятки. Сможет ли она это сделать? Хватит ли ей храбрости войти в Темную Комнату? «Это всего лишь комната, — говорит она себе. — Четыре стены, пол и потолок. Ведь там не может происходить ничего действительноплохого. Ни изнасилование, ни… убийство».

Ей, конечно, известно, что некоторые люди получают удовольствие от экстремальных физических экспериментов, но она не думает, что Леонардо допустил бы подобное. Она почти не знает этого человека, но доверяет ему. И все равно память подбрасывает одно из высказываний матери.

Эротика— это утверждение жизни в самой смерти.

Слова принадлежат Жоржу Батаю. Мать всегда его цитировала. Она вообще считала его революционером в философии секса. Валентине же его идеи казались достаточно отвратительными. Как смерть может быть сексуальной?

Затаив дыхание, она прикладывает ладони к двери. Гладкая поверхность ее настолько холодна, что обжигает, словно лед. Но она не отдергивает руки. Напротив, прислоняется к двери, прижимается лбом и прислушивается. Ничего не слышно. Только лихорадочный стук собственного сердца. Она глядит на ручку. Плавные линии металлического шарика кажутся неуместными на плоской твердой стальной двери. Она медленно ведет рукой по двери вниз и касается ручки. Поворачивает, толкает, но дверь не поддается, потому что заперта.

— Валентина?

Она разворачивается и видит Леонардо. Он полностью одет, а на согнутую руку его наброшен махровый халат. Внезапно Валентина вспоминает о своей наготе и краснеет, как ребенок, которого застукали за воровством конфет.

— Я хотела заглянуть, — лепечет она.

Брови Леонардо ползут вверх.

— Комната заперта, — говорит он.

— Я знаю.

Какое-то время оба молчат. Она видит, что он задумался, словно старается принять какое-то решение. Наконец он подходит к ней со словами:

— Вы, наверное, замерзли, — и накидывает ей на плечи халат. Она засовывает руки в рукава, и он крепко завязывает пояс. Халат необычайно мягкий и уютный, да еще пахнет лавандой.

— Вы довольно долго спали, — говорит он, берет ее за руку и ведет в конец коридора. Там находится еще одна дверь. Она выкрашена в цвет стен, из-за чего, по-видимому, Валентина раньше ее не замечала. — Я подумал, вы захотите принять ванну. — Он открывает дверь и пропускает ее в одну из самых роскошных ванных комнат, которые ей когда-либо доводилось видеть. Она оформлена в стиле восточного хаммама: мозаичные полы, курящийся фимиам, повсюду горящие свечи. Откуда-то доносится тихая арабская музыка. Посередине — большая круглая гидромассажная ванна, наполненная пузырящейся душистой водой. Она видит поднимающийся над водой пар, и ее охватывает желание погрузить в ванну свое усталое тело. Но как же их соглашение?

— Темная Комната, — шепчет она. — Я полагала, что войду в нее.

Леонардо на миг задумывается, потом наклоняется и заправляет ей волосы за уши.

— Мне кажется, что сегодня вы для этого не готовы, Валентина. Вы слишком устали.

Она невольно чувствует облегчение. Эксперименты с воском отняли у нее все силы. Он прав. На сегодня эротических открытий достаточно. Она ощущает себя слабой и хрупкой. В голове туман.

— Спешить некуда, — говорит он, медленно улыбаясь. — Поверьте, я отведу вас в Темную Комнату. В следующий раз…

При мысли об этом ее дыхание учащается. Ей хочется спросить: что он будет там с ней делать? Но одновременно она не желает этого знать. К тому же он все равно не скажет.

— Вы примете со мной ванну? — неожиданно спрашивает она и удивляется сама себе. Она думает о Тео. О том, как он любит забраться в ванну к ней и зажать ее между ног, пока она моет грудь, живот, всю себя. Леонардо улыбается снисходительной улыбкой учителя.

— Нет, Валентина, мне кажется, вам нужно побыть одной.

Она погружается в ароматную воду, глядя на окутанный туманной полутьмой потолок хаммама. Снова непрошеным гостем приходят воспоминания, и она представляет себя в них. Вот она лежит в ванне у себя дома. Над ней склоняется Тео. Он берет ее обеими руками и поднимает из воды, так что она, мокрая и голая, оказывается в его объятиях. Взяв полотенце, он обматывает ее. Она, как младенец в пеленках, беспомощна, но в то же время чувствует себя в безопасности. И было это всего шесть недель назад, даже меньше, но кажется, что когда-то давным-давно. Она старается забыть об этом, но все по-прежнему очень близко. Она до сих пор чувствует, как пахло ее тело в тот день. Оно пахло бедой и утратой.

«Что случилось? — спрашивает он. — Почему в воде кровь? Что с тобой?»

Она крепко-крепко зажмуривает глаза и вжимается подбородком в его грудь. Губы упрямо стиснуты — она не желает ничего говорить.

«Ну что ты молчишь? — взволнованно спрашивает он. — Валентина, прошу тебя… Что произошло?»

Но она не может ответить. Ей слишком больно. Она начинает вырываться из его рук, ей хочется убежать от него, запереться в спальне, дождаться, пока он уйдет. Но Тео, даже если уходит, всегда возвращается.

«Ох, Валентина. — Она слышит его потрясенный шепот, когда он понимает, откуда взялась кровь. — Почему ты не сказала мне?»

Причин так много. Она не хотела ребенка… Она хотела ребенка. Она не хотела любить Тео. Она полюбила его. Она не хотела его привязывать к себе. Это казалось ей унизительным. Она решила, что сама справится с этим. Но не справилась. Она хотела, чтобы все это закончилось… И вот оно закончилось, но по какой-то непонятной причине теперь она об этом жалеет. Она просто не могла ему ответить.