Белль смотрит на него как зачарованная. Он настоящий, живой человек или порождение ее фантазии? Никогда еще ее так ни к кому не влекло. Его высокое, стройное тело и легкость движений околдовывают Белль. Он грациозен, словно танцор, что, должно быть, передалось ему от матери, но в то же время в нем чувствуется и сила, и кельтские корни. Волосы у него такие же черные, как у нее, а лицо представляет смесь мужской грубости и кошачьей красоты. Он берет руки Белль в свои, и ей даже руки его кажутся прекрасными.

— А как вас зовут?

— Белль, — отвечает она.

— Очень подходящее имя. Я побывал на всех семи морях, но не думаю, что видел прежде такую красивую женщину.

— Наверняка вы это говорите всем своим девушкам в каждом порту, — едко отвечает Белль, и его глаза лукаво загораются в ответ. Он не опровергает ее обвинение, но продолжает оставаться столь же очаровательным.

— Но ни у одной девушки нет таких волос, как у вас, — замечает он. — Эта короткая прямоугольная стрижка прекрасно обрамляет ваше прелестное личико. Волосы блестящие и черные, как перья дрозда.

— Мне нравится пение дроздов, — говорит Белль, глядя прямо на него. — Оно переполнено счастьем.

— В Венеции водятся дрозды?

— Иногда залетают, зимой. Но я больше помню их из своего детства.

— Что ж, тогда я буду вас называть Птичка Белль.

Пока они идут по городу, который многие годы был ее домом, Венеция преображается и как будто превращается в совершенно иное место. При свете дня они входят в район, где ее знают, но это не имеет для нее ни малейшего значения. Она видит Венецию глазами Сантоса, пока он рассказывает, как оказался здесь. Сейчас он занимается торговлей, возит шелк с Востока и обменивает на венецианское стекло. Он говорит, что совсем недавно приплыл из Китая, развлекает ее историями о китайских полководцах и разбойниках.

— Но разве вы не устаете от постоянного движения? — восхищенно спрашивает Белль. — Неужели не хочется обзавестись домом, семьей?

— Меня никогда не волновали вещи, которые интересны большинству мужчин, — признается Сантос. — У меня нет желания заработать богатство или получить огромную власть. Это связывает. Я ищу свободу для себя и других. — Он смотрит на нее испытующе, берет ее за талию и притягивает к себе. — Особенно для женщин, — мягко произносит он ей в ухо, и в следующий миг она чувствует, что его губы прикасаются к ее шее, отчего через все тело проходит дрожь.

Они идут под руку через площадь Сан-Марко к Гранд-каналу, и мир Белль начинает преображаться. Как будто она теряет чувство перспективы, словно стоит на отмели, вдающейся в лагуну, и все подобные драгоценным украшениям здания — собор Святого Марка и Дворец Дожей — это всего лишь мираж на мраморном плоту, плывущем по бледно-зеленому сумеречному каналу.

— Вы позволите пригласить вас на чашечку кофе? — спрашивает Сантос. — Или предпочтете стакан рома в моей таверне?

Он широко улыбается. Она смотрит на прорезавшиеся на его щеках складки, и ей хочется прикоснуться к ним. Потом замечает, что его глаза изменили цвет. Теперь их оттенок напоминает цвет канала — лунный камень и нефрит. Ей удается сохранить спокойствие.

— С удовольствием выпью с вами кофе, — отвечает она стандартной фразой, но замечает, каким горячим делается его взгляд.

Он ведет ее в кафе «Флориан». Она знает, что это рискованно — здесь ее муж часто встречается со своими партнерами, чтобы поговорить о делах и о политике. «Но сейчас он спит, — напоминает она себе, — храпит дома на подушке, да и потом, это время сиесты». На площади царит спокойствие. К тому же теперь она не Луиза. Она Белль. А Белль свободна как птица.

День настолько погож, что они не заходят в кафе, а занимают столик на улице. Белль садится спиной к колокольне и базилике, чтобы ничто не отвлекало от Сантоса Дэвина и его потрясающих глаз.

— Откуда вы родом, Белль? — спрашивает Сантос, с достоинством герцога помешивая серебряной ложечкой в крошечной чашечке.

— Откуда? Из Венеции, — отвечает она. — Я живу здесь.

— Да, я знаю это. Но вы не итальянка. — Он склоняет голову набок. — Итальянский вы знаете в совершенстве, так что в Италии вы, вероятно, прожили много лет, но я слышу, что это не ваш родной язык.

Она с любопытством смотрит на него. За все эти годы в Венеции никто не интересовался, откуда она родом. Даже русский клиент.

— Я родилась в Варшаве, — говорит она, опуская глаза и помешивая кофе.

— А, так вы из несчастного польского королевства! — восклицает он.

— Когда я родилась, это была не Польша. Это была часть империи. — Она делает глоток кофе. — И почему оно несчастное?

— Бедная Польша, — качает головой Сантос. — Вечно она стоит между двумя большими братьями и тупицами.

— Вы имеете в виду Россию и Германию?

— Совершенно верно. — Сантос кивает и тоже отпивает кофе. — Выходит, мы с вами родом из очень разных мест, — продолжает он. — Можно даже сказать, противоположных. Я родился на западной оконечности Европы. Атлантический океан у меня в душе, его большие быстрые волны, его свобода, характер.

— А что же я?

— Вы так же глубоки, как плодоносная земля Польши, так же полны загадок, как ее леса, и так же обложены со всех сторон. Вы загнаны в ловушку, как сама эта страна.

Вдруг рассердившись, она качает головой.

— Нет, это совсем не так!

Она с такой силой опускает чашечку на блюдце, что та разбивается и остатки густого темного эспрессо разливаются на скатерть. Белль в испуге зажимает рот рукой. К ним бросается суетливый официант. Пока он наводит порядок, она бормочет извинения, а Сантос тем временем молча глядит на нее. Несмотря на влечение, ей хочется возненавидеть этого человека. Он сует свой нос куда его не просят, да еще вздумал ее жалеть. «Но почему ты хочешь его возненавидеть, Белль? — спрашивает Луиза. — Потому что он прав?»

После того как официант вытирает пятно на скатерти, убирает осколки чашки и приносит новый кофе, Сантос наконец прерывает молчание:

— Прошу прощения, если обидел вас, Белль. — Он обращается к ней по-польски. После стольких лет слышать родную речь до того неожиданно, что у нее подступает ком к горлу.

— Вы бывали в Польше? — спрашивает она, горя желанием узнать, где он научился говорить по-польски.

— Да, бывал. — Он снова переходит на итальянский. — Имел несчастье наблюдать отход армии русского императора в 1915-м. А также их отношение к вашим соотечественникам и к вашей земле.

Тысяча девятьсот пятнадцатый. Год смерти отца Белль. Год, когда она вышла замуж.

— В Варшаве было много беженцев, — шепотом произносит она. — Русские, уходя, сжигали все: деревни, леса, землю. Там, где они прошли, уже нельзя было жить.

Она видит свое отражение в витрине кафе «Флориан». Кто бы догадался, что эта утонченная венецианка в прошлом — бойкая польская девочка. Она была единственным ребенком варшавского врача, души не чаявшего в своей жене. Как же родители любили друг друга! Они не расставались до самой смерти отца.

Белль опускает глаза и крутит обручальное кольцо на пальце. Ее удивляет то, что оно на месте. Обычно, превращаясь в свое alter ego, она его снимает и оставляет дома, но сегодня торопилась почувствовать солнце и свободу. Теперь она понимает, что ее свобода — это всего лишь фасад. Сантос прав. Она такая же, как ее родина. Связана со всех сторон.

— Белль.

Она вскидывает глаза и видит, что Сантос напряженно всматривается в нее. Он достает из нагрудного кармана платок и протягивает ей. Она прикасается к щеке и понимает, что плачет.

— Спасибо, — шепчет она и, поднося платок к лицу, вдыхает его запах (улавливает пряный аромат гвоздик и мяты), вытирает щеки.

— Я вижу, что у вас в душе море, — говорит Сантос, сверкая глазами. — Позвольте мне, и я освобожу вас.

Она смотрит на него с надеждой. Неужели он говорит это всем несчастным замужним женщинам, которых встречает во время путешествий? Но, даже если это так, — неважно. Она уже пошла на многое, стремясь изменить свою ограниченную и зажатую жизнь. Белль все равно, что движет Сантосом; ей нужно только, чтобы он прикоснулся к ней. Ее трясет от желания, когда она сжимает его платок в руке.