Изменить стиль страницы

XXX

День шел за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. В сопровождении своих учеников, то одних, то других, он кружил по ближайшим окрестностям озера, проповедуя «благую весть», то по синагогам, то где-нибудь в горах, среди зелени, на солнышке, то из лодки к собравшемуся на берегу народу… С замирающим сердцем он, по одному, по два, по три, отпускал своих учеников для самостоятельной проповеди по всей Галилее. Он не делал себе относительно способностей этих простых, безграмотных — грамотны были только Матфей да Фома — людей никаких иллюзий. Успокаивала его только мысль о том, что Галилея мала и что они всегда будут недалеко от него. Опасаться ошибок с их стороны было нужно: он поднимался все выше и выше, — это он чувствовал — а они бессильно барахтались в своем неведении и в сетях земных страстей, которые, неожиданно для него, были разбужены в них его же словом. Он, например, под словами «благая весть» понимал радостную весть освобождения человека от всех пут земли и о воцарении в жизни, очищенной от всяких кумиров, светлого Бога-Отца. Они же присоединяли к этому мечту о том, как в этом царствии Божием они займут места первых царедворцев, перед которыми будет склоняться все. Правда, они искренне хотели эту будущую власть свою, власть наместников Бога на земле, использовать для блага людей, наказывать виновных, награждать добрых, но все же власть эта и все, что с ней связано, должна быть только в их руках. Он должен был десятки раз разъяснять им — совершенно бесплодно — их заблуждения: они верили, пока слушали, а потом все начиналось сызнова. Иногда непонимание это их вызывало смех даже у них самих. Недавно он предостерег их от закваски фарисейской и они поняли это так, что они для хлеба не должны покупать дрожжей у фарисеев! И долго потом хохотали сами над собой…

Отправляя их на проповедь, он без конца повторял им, как они должны были вести себя.

— Не берите с собой ничего, кроме посоха… — говорил он. — Покажите примером полное, безграничное, сыновнее доверие ваше к жизни и к Отцу вашему… Как будете говорить вы людям о святой беспечности, о ненадобности этих праздных забот о дне завтрашнем, если пояса ваши будут отягчены спрятанными на всякий случай деньгами? Ходите и проповедуйте спасение в Боге, и люди-братья дадут вам и кров, и накормят вас, и возлюбят вас…

Иногда он вынужден был учить их даже простой вежливости: как, входя в дом, они должны прежде всего приветствовать хозяев старинным «шелом!», то есть, пожеланием им счастья, как там, где их не пожелают слушать, смириться и не настаивать и прочее. И тем не менее раз братья Зеведеевы повздорили с жителями одной деревушки и потребовали, чтобы он дал им молнию смести дерзких с лица земли. И он в отчаянии опустил руки.

— Какую молнию?! Да разве для этого я пришел, чтобы губить людей?.. — в тоске воскликнул он. — Не губить хочу я, а спасти!..

Но братья Зеведеевы долго не могли переварить полученной от поселян обиды и его порицания…

До него доходили противоречивые слухи о том, что появились какие-то люди, которые его именем пытаются лечить больных, изгонять бесов и сочинять всякие чудеса, и он был бессилен прекратить это. То была тайная работа повстанцев, которые становились все смелее и все энергичнее…

Сам он отходил от земных забот все больше и больше и иногда точно забывал, что у него и у человека вообще есть тело. Но иногда под тяжелым влиянием толпы и его проповедь окрашивалась в земные цвета. Он точно хотел угодить толпе, уступить ей, понравиться. Раз в бедной синагоге какой-то убогой деревушки, о которой он раньше и не слыхал никогда, он говорил о Божественной правде, которую должен человек положить в основу своей жизни, о милосердии, о любви и вдруг сорвался:

— Некоторый человек был богат… — начал он. — Он одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. И был также некоторый нищий именем Элеазар, который лежал у ворот богача в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был ангелами в лоно Авраамово. Умер богач и похоронили его. И в аде, в муках, увидел он вдали Авраама и Элеазара на лоне его и возопил: «Отче Аврааме, умилосердись надо мною и пошли Элеазара смочить конец перста своего в воде и прохладить язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем». Но Авраам сказал: «Чадо, вспомни, что ты получил уже доброе в жизни своей, а Элеазар злое. Ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь. И сверх того, между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, а также и оттуда к нам не переходят». Тогда сказал богач: «Так прошу тебя, отче, пошли Элеазара в дом отца моего, ибо у меня пять братьев: пусть он расскажет им все, чтобы и они не пришли в это место мучения». Авраам же отвечал ему: «У них есть Моисей и пророки — пусть их слушают». А богач сказал: «Если кто из мертвых к ним придет, скорее покаются». И тогда Авраам сказал ему: «Если Моисея и пророков не слушают, то, если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят…»

И уже тогда, когда он договаривал последние слова своей притчи, в его душе поднялось глухое противление тому, что он говорил: он будит зависть, злобу, злые надежды отомстить ненавистным хоть там, за гробом… Потупившись, полный горечи, он молча думал, а вокруг него толпились слушатели-бедняки и смотрели на него восхищенными, благодарными глазами.

— Рабби, там во дворе стоит мать и братья твои… — сказал ему Симон Кифа. — Они ходили в Капернаум повидать тебя и, не застав, по нашему следу пришли сюда…

— Какая мать? Какие братья?.. — весь отравленный горечью, сумрачно сказал он. — Только тот, кто исполняет волю Отца моего, брат мне и сестра, и мать…

Но он все же поднялся и вышел к своим. Те приветливо поздоровались с ним и смотрели на него с тупым недоумением: с одной стороны, это был их Иешуа, который вырос с ними и на которого все они смотрели немножко как на пустого малого, все гоняющегося за ветром в поле, а с другой стороны, о нем говорит уже вся Галилея и болтают, будто собирает он немало денег с народа.

— Слушок у нас тут прошел, что царь Ирод велел поглядывать за тобой маленько… — двигая своими кустистыми бровями, сказал Иаков. — Ты бы остерегался… И тебе неладно будет, если изловят тебя, да и нас к ответу притянут, пожалуй… Скажут: чего глядели, чего не донесли?.. Нынче, знаешь, время-то какое…

Это было ложью: они просто опасались его, и им хотелось удалить его из Галилеи. Иуда, младший, франт и весельчак, отозвал Иешуа в сторону и попросил у него взаймы: здорово он тут в Цезарее поистратился!.. И он, смеясь, многозначительно подмигнул нахмурившемуся Иешуа…

— На такие нужды у меня денег нет… — сумрачно сказал Иешуа. — Да и вообще я ничего не имею…

— Это с твоей стороны не хорошо не выручить брата… — сказал, нахмурившись, Иуда. — Все говорят, что ты здорово зарабатываешь теперь…

Иешуа, подавив тяжелый вздох, повернулся к нему спиной и. пошел к своим, чтобы проститься с ними.

— Нельзя его одного оставить… — рассудительно говорил обступившим его любопытным Иаков, стоявший к Иешуа задом. — Он маленько… того… из себя вышел…

И он выразительно постучал себе по низкому лбу пальцем…

Сзади раздался тихий и горький смех. Иаков испуганно обернулся.

— Враги человеку домашние его… — тихо и горько сказал Иешуа.

И, повесив голову и ни с кем не простившись, он вышел со двора синагоги…

Он был тревожен: перед глазами вставала кровавая судьба Иоханана и та встреча с ядовитой Саломеей в Иерусалиме. А сделано так мало — можно сказать, что, собственно, ничего еще не сделано… И под вечер они оставили глухую деревеньку, — он так понравился жителям, что они никак не хотели его отпустить — и пустынными тропинками направились в Капернаум. В Капернауме они не остановились, но, перейдя Иордан, пошли в сторону Вифсаиды Юлия, которая находилась уже во владениях тетрарха Филиппа и где можно было быть безопасным от преследований Ирода…