Пан Пруба не ошибся. Едва только хозяин замка пришел в себя, отряды герцоговой солдатни снова разлетелись по городу. Унижения, которым герцог подвергся на глазах многочисленных свидетелей, только распалили его гнев. Никто из горожан, присутствовавших при сем оскорблении (а ведь пришли они как раз затем, чтобы засвидетельствовать герцогу свою преданность), не мог покинуть приемной залы. Ворота замка были заперты на запор, и все эти изменники, предавшие свободу города, были заключены под арест. Ведь они оказались нечаянными очевидцами оскорбления, нанесенного герцогу, и потому тут же превратились из друзей в недругов: не мог же герцог их отпустить, чтоб они, очутившись на воле, распускали по городу слухи о том, как он упал с трона и беспомощно валялся у ног своего узника и как узник этот легко покинул замок, а герцог вместе со всеми своими телохранителями и стражей не смог ему воспрепятствовать. Так кончилась его слава и началось падение. А достопочтенные горожане и благородные особы до срока получили заслуженное наказание, которое неизменно ждет всех предателей и слабых духом людей. Герцог наказал их, загнав в подземное узилище, а ведь именно ему они предавали своих знакомых и близких. Вскоре крики вельмож смешались с воплями заключенных, брошенных сюда за то, что они оказывали сопротивление захватчикам. Герцогским подручным не было дела до того, кто и почему сюда попал, они били всех без разбору.
Герцог был разъярен, и городу Дом оставалось терпеть его немилости и гнев. Наемные убийцы всех мастей снова шастали по городским улицам. Они не щадили никого, чинили обыски повсюду, обходя дом за домом, осматривая погреба и чердаки. Дом галантерейщика Прубы они навестили повторно и обшарили так досконально, что казалось, даже мышь не прошмыгнет мимо их бдительного ока. Мастер Гинек и его помощники никак не противодействовали такому досмотру. Солдаты сунули нос и внутрь огромного дубового шкафа — в нем могли спрятаться пятеро здоровенных мужиков. Но шкаф зиял пустотой, за исключением нескольких старых рубах, там ничего не было, и обескураженным солдатам даже в голову не пришло оттащить шкаф от стены. Так они и ушли несолоно хлебавши, не догадавшись, что за этим-то шкафом и отсиживаются мастер-шапочник и его сынишка с Лохмушем.
На город Дом спустились сумерки, и настала ночь, одна из самых знаменательных, другой такой не запомнят старожилы, — эта ночь вошла в историю. Опасаясь, как бы возмущенные горожане под прикрытием темноты неосвещенных улиц и закоулков не перебили его дозорных, герцог отменил первоначальный приказ, повелев продолжать обыски и на следующий день.
Между тем город Дом жил таинственной жизнью. Ни в одном из бесчисленных окон не видно было света, но никто, кроме малых ребят да немощных стариков, более других нуждавшихся во сне, так и не заснул, наверное, в эту ночь. Хотя по улицам то там то сям скакали кавалькады до зубов вооруженных всадников с высоко поднятыми зажженными факелами в руках, но и они не обнаружили ничего подозрительного. Вероятно, потому, что конский топ заранее выдавал их приближение, но стоило только патрульным скрыться из виду, как из ворот домов неслышно выскальзывали неприметные существа и, крадучись, темными переулками пробирались вдоль стен. Ей-ей, можно было подумать, что город кишит злоумышленниками, отправлявшимися на ночные грабежи. А на самом деле по улицам пробирались честные домские горожане. И в первую голову те из них, кто был и оставался наичестнейшим из честных. Члены домского сената. И множество других, в сенате не состоявших. То были доверенные подмастерьев и работников, которым до сих пор не предоставлялось права представительства в управлении городом. Все устремлялись к зданию городского сената, где зал заседаний был затянут паутиной с той поры, как герцог Густав захватил власть.
Здание возвышалось на Большой площади. Вокруг нее были расставлены тайные посты — дежурные подмастерья скрывались за полуприкрытыми воротами или за колоннами галереи. Они должны были вовремя предупредить горожан и стянуть сюда своих людей, если бы возникла угроза опасности. Караульщиками были подмастерья из различных районов города; хорошо вооруженные, они могли бы оказать сопротивление даже и превосходящим по силе войскам. Может, всем им следовало собраться вместе да и выступить сообща против герцога и его солдатни, разделаться с ними раз и навсегда. Кто знает… Но они дали слово, что не сделают ни единого необдуманного шага и вообще ничего не предпримут, пока не станет известен результат ночного заседания сената.
Стало быть, на заседание сената его члены собираются тайком, крадучись вдоль темных улиц города, где нет даже фонарей, пробираются, будто разбойники или злоумышленники! Но где же это видано, где слыхано что-либо подобное? И тем не менее члены сената с охотою откликнулись на призыв Гинека Прубы и пришли все, за исключением узников герцогского подземелья.
До всех уже дошли удивительные слухи об истории шапочника Войтеха. Слухи были недостоверные, сообщалось в них о событиях невероятных, почти чудесах. Многих влечет сюда любопытство, хотя люди трепещут от страха: а ну как о ночной сходке пронюхает герцог и на их голову обрушатся еще более страшные несчастья? Однако большинство — суровые, мужественные люди, они решились на этот шаг сознательно, ведь слишком невыносимым стало бремя несправедливости и давно мечталось о том, чтобы смелым поступком своих граждан город сбросил власть поработителя и вновь обрел свободу.
В высоком небе над крышами домов сияют осенние звезды, и люди поднимают к ним взгляды, словно там начертаны чудесные письмена и можно прочесть, что ожидает в будущем город и их самих. Заметив нетопыря, мечущегося в неслышном кривом полете, или услышав гулкое, наводящее тоску уханье совы, они зябко поводят плечами, вздрагивают, кутаются в плащи и, полные мрачных предчувствий, спешат побыстрее добраться до цели.
Случается, столкнутся двое-трое возле запертых дверей сената и отвернутся в испуге — словно боясь признать друг друга, пусть даже вокруг кромешная тьма. Но всегда находится смельчак, который тихонько постучит в двери условным стуком — три раза по два удара, — и по этому знаку ворота неслышно отворяются.
— Кто там? — спрашивает незримый привратник.
И они отвечают громким шепотом:
— Дом и свобода!
И их впускают внутрь.
Зала заседаний — высокая и просторная, куда выше и шире приемной герцога. Скамьи расположены тут полукружьем, по секторам, уменьшающимся по мере приближения к кафедре, где когда-то сидели председатель сената и его консулы.
Изумленные горожане вступали в залу, пылавшую огнями огромных свечей. Для столь необычного случая их доставил сюда восковых дел мастер Якуб Пах, тоже один из членов сената. Он был обласкан герцогом, поскольку тот заказывал у него самые дорогие восковые свечи и никогда за них не платил.
Ослепленные столь ярким светом, ни один лучик которого не должен проникнуть на улицу, вошедшие стоят как громом пораженные. Разглядывают залу. Ее высокие окна завешены тяжелыми, плотными шторами, их повесил тоже один из сенаторов со своими помощниками — сукновал Ян Кулих.
Скамейки заполняются, каждый занимает свое место, где он сидел, когда еще слово сенатора было весомым для судеб города. Пришедшие шушукаются, перешептываются меж собой. А кто же за председательским столом? Ну конечно, Гинек Пруба. Он ведь и собрал всех сюда. Некоторые из тех, что поехиднее, спрашивают: а по какому это праву он там уселся? Разве герцог не освободил его от этой обязанности? Но этих злопыхателей тут же одергивают. Какой еще герцог? Это сенат, и здесь герцог не имеет права голоса. Все в растерянности. Страх, поселившийся в их душах, нашептывает: а нет ли среди них изменника? Вот они собрались, а может, уже загодя задумано предательство? Вдруг, откуда ни возьмись, возникнут солдаты герцога и заберут всех до единого? Зачем мы, собственно, сюда пришли? — задают себе вопрос другие, побойчее. Значит, подоспело время рассчитаться. А кто это рядом с галантерейщиком? Плечистый здоровяк Петр Иха. Ну, сосед, если уж пришел и этот неторопливый тугодум, держу пари, дело серьезное. А кто этот мозгляк? Да ты что, ослеп, приятель?! Это же шапочник Войтех. Боже, как они его отделали! Не узнать. Похоже, будто синие тени залегли на лице, а ведь это раны и синяки. Вот он, ваш герцог, так-то он обращается с честными ремесленниками и горожанами, если они отказываются дуть с ним в одну дуду. А кто этот парнишка в такой смешной шапчонке — тот, что стоит рядом с мастером Войтехом? Да ведь это его сын, а о его шапочке ходят такие удивительные слухи! Пусть себе болтают, коли охота, но какое отношение имеет он к председательскому столу?