Однако, заглушая колебания, в зале прозвучал мощный, уверенный, не ведающий сомнений голос пана Прубы:

— Не позволяйте перекричать и запугать себя, друзья. Ведь вы не можете изменить тому, кому ничего не обещали, но кто приневолил вас подчиниться ему. Посмотрите, к чему привело ваше равнодушие. Взять хоть соседа Войтеха. Вглядитесь в него хорошенько, и вы поймете, что ждет каждого, кто попадет герцогу в лапы. Оглянитесь вокруг, пересчитайте, скольких из нас здесь уже нет. Они брошены в тюрьму. На нашем собрании никто, кроме Рупрехта Борека, не держит сторону герцога. А почему? Да потому, что, кроме него и герцога, никто не наживается на несчастьях города Дом. Кто таков Рупрехт Борек, вы хорошо знаете. Оружейник. Честное ли это ремесло? Да, ковать оружие, если оно служит защите свободы, — дело почетное. Но производить оружие, чтоб его использовали для угнетения, — дело вредное. А сдается мне, для подавления свободы требуется больше оружия, чем для ее защиты, вот пан Рупрехт и держится за герцога, чье правление способствует также и его выгоде. Ведь что теперь делается? Сегодня герцог подавил нашу свободу, а завтра, почувствовав свою силу и похвальбы ради, попробует задавить свободу других. И нас, вооруженных этим оружием, сработанным паном Рупрехтом, пошлют убивать и умирать за дело, в справедливость которого мы не верим и которое ненавидим. Меж тем пан Рупрехт Борек рассылает своих посланников в соседние вольные города и упреждает: «Ваша свобода под угрозой. Дом собирается напасть на вас. Покупайте у меня оружие и защищайтесь, пока не поздно». Таким вот способом и набивает он свою мошну, подавляя свободу и вроде бы ее защищая. Вот вам и весь пан Рупрехт Борек, вот вам и вся его приверженность герцогу. Рассудите сами, чью же сторону вам надлежит принять?

— Ты еще поплатишься за это, галантерейщик! — взревел пан Рупрехт. — Будешь болтаться на самой высокой виселице из тех, что поставит для вас герцог.

— Не боюсь я ни тебя, пан Рупрехт, ни твоего хозяина, — спокойно возразил пан Пруба. — Да и вообще никто вас не должен бояться. У Дома достанет мужества сбросить угнетателей. Потому что все, кроме вас, уже сознают, на чьей стороне правда. Пришла пора и тебе, пан Борек, принять решение, за кого ты. С нами пойдешь или против?

— Чтоб я — с вами?! — проревел оружейник и разразился хриплым безумным хохотом, от чего у многих по спине побежали мурашки. — С вами? Да я лучше на голову встану и на руках пойду, я ведь еще не спятил, чтоб присоединиться к вам. Для вас у меня только вот это и найдется!

И, подавшись телом вперед, оружейник смачно плюнул, послав плевок далеко в середину залы.

Сенаторы мигом повскакали со своих мест. Этим страшным безрассудным оскорблением пан Рупрехт Борек завершил усилия галантерейщика. Сторонники свободы сразу получили перевес, решившись объединиться и незамедлительно рассчитаться со своими угнетателями. Отовсюду поднялся шум и гвалт, с грохотом падали на пол резко отодвигаемые скамейки, люди, стиснув кулаки, угрожающе размахивали ими над головами. Оскорбленные сенаторы в возмущении ринулись на оружейника, дабы тут же учинить над ним расправу.

— Повесить его на потолочной балке!

— Вышвырнуть из окна!

— Не спешите, господа, прошу вас, — прозвучал вдруг ясный мальчишеский голос, перекрыв гвалт и гомон.

Еще сильнее, чем сама просьба, на сенаторов подействовало изумление. Во время бурных дебатов они совсем забыли о мальчишке шапочника, который сидел рядом со своим отцом, съежившись и затихнув, будто перепуганный птенец. Ага, значит, это тот самый сынишка мастера Войтеха, о котором в городе рассказывают бог знает какие легенды?! Все, как по команде, повернулись к нему, так что если бы оружейник пожелал воспользоваться удачной ситуацией, он мог бы улизнуть из залы и исчезнуть незамеченным. Но пан Рупрехт был слишком уверен в себе и в герцогской власти. Впрочем, ему всегда доставляло самое большое удовольствие науськивать одних на других и насмехаться над ними, такой уж был у него характер. Он и тут подлил масла в огонь:

— Смотри-ка, новый председатель сената, его величество Сопляк.

Из небольшого кружка приспешников пана Рупрехта послышались смешки, но сенат в целом встретил это новое оскорбление грозным рокотом. Вит стоял рядом с отцом, на голове у него красовалась шапочка, от которой никто не мог отвести глаз. «Какая удивительная шапка, — мелькнуло у всех в уме, — никто в городе не видел такой».

— Пан Рупрехт, — молвил мальчуган ясным, чуть срывающимся голосом. — Может, я и сопляк, но наверняка знаю лучше, чем вы, каков мой долг перед городом. Вы предали интересы Дома, а оружие, в котором нуждаются защитники его свободы, передали в руки захватчиков, наших поработителей. Из-за вас мой отец да и многие другие граждане брошены в тюрьмы и изувечены. Вы заявили, пан Рупрехт, что предпочли бы встать на голову и ходить на руках, чем присоединиться к нам. — Мальчик помолчал, а когда заговорил снова, голос его зазвучал необычайно сурово. — Так встаньте на голову, пан Рупрехт!

Могучий оружейник закачался, будто гора, подмытая половодьем и готовая рухнуть.

— Что, что такое? — заикаясь, промямлил он осипшим, сдавленным голосом. — Что я должен сделать?

— Встать на голову, — повторил язвительный мальчишеский голос.

И тут, сокрушая вокруг себя столы и скамьи, как лавина сокрушает людские жилища, сметая все на своем пути, и побагровев от страшного усилия не подчиниться позорному приказу, оружейник наклонился и упал на брюхо. Пол застонал, и все ощутили, как трясется у них под ногами земля. Так непомерен был вес огромного тела. Повсюду царила мертвая тишина.

— Встаньте на голову, пан Рупрехт Борек! — неумолимо настаивал звонкий мальчишеский голос.

Тут послышалось шипение и сипение, огромное тело напряглось, трудясь над исполнением приказа, противиться которому было не в силах. Еще ни разу за всю свою жизнь оружейник Рупрехт — он и в детстве был толстяком — не совершал такого головокружительного трюка. И — вы только поглядите! — ноги его поднялись вверх, к потолку, — два толстенных ствола, произраставших из неуклюжего тела. Сопя и хрипя, пан Борек встал на голову. Собравшиеся ахнули от изумления.

— Нет, это невозможно! — воскликнул кто-то высоким, напряженным от волнения голосом.

— Нет, ему не устоять, он рухнет! Как бы его кондрашка не хватила! — кричали другие голоса.

Все расступились, и вокруг оружейника, стоявшего на голове, образовалась пустота. Несколько его приспешников в испуге бросились вон.

— Господа, — проговорил Вит, — если вы считаете, что пан Борек довольно наказан за изменничество, я прикажу ему встать на ноги.

Но тут из толпы сенаторов выступил кум Матей, словно кто его шилом кольнул.

— Нет, вот уж нет! — вскричал он. — Он тотчас устремится к герцогу и донесет обо всем, что тут происходит. Пусть себе идет туда на руках, он сам этого хотел.

— Пусть идет на руках! На руках! — зашумели кругом.

В это мгновение один оружейник Борек считался виновником всех бед, перенесенных Домом. От подсознательных укоров совести и загнанных в глубину души воспоминаний о недавней собственной слабости сенаторы хотели свалить всю вину на голову ненавистного человека. Ну а кроме того, они были одержимы обычной людской страстью к сенсациям и редким зрелищам, любили и посмеяться за чужой счет. Ни за что они не согласились бы лишить себя такого удовольствия.

Напротив, Вит вдруг ощутил, что в нем шевельнулось сочувствие к тяжело вздыхающему, сипящему, сопящему, напрягавшему все свои силы толстяку Рупрехту. Наверное, хватит уже, довольно он наказан. В то же время мальчик был убежден, что для победы над злом, которое жило в человеке с рождения и которым он жил всю сознательную жизнь, требуется что-то несравненно большее. Особенно для такой страшной личности, как Рупрехт Борек. «Ладно, — убеждал он себя, — если это не правильно, шапочка не допустит несправедливости». И так, не рассуждая больше, а целиком положившись на решение силы, вмешавшейся в судьбу порабощенного города, целью которой была только правда и справедливость, Вит присоединился к мнению собравшихся и промолвил: