— За мной! — Олег побежал.

На тротуаре лежал мужчина лег тридцати в светлом габардиновом плаще. Он был мертв.

— Пойдем в квартиру.

Лифт не работал, поднимались пешком. Воронцов все время оглядывался и наконец сказал Олегу:

— Посмотри.

Только теперь Олег обратил внимание, что двери большинства квартир были полуоткрыты или открыты совсем. На ступенях лестницы то и дело попадались домашние вещи, словно кто-то второпях спускался с верхнего этажа и забыл запереть чемодан.

Вошли в квартиру. В коридоре сидела молодая женщина. Она посмотрела на Олега и Мишу, спросила ровным голосом:

— Вы из НКВД?

— Я сотрудник милиции, — сказал Олег. — Что произошло?

— Я звонила в НКВД. Это касается их, а не вас.

— Вам придется разговаривать со мной, — повысил голос Олег. — Кто этот человек, который лежит там внизу?

— Мой муж, — женщина подняла на Олега глаза — равнодушные и пустые.

— Почему он… сделал это?

— Он трус. — Женщина пожала плечами. — Побоялся возмездия.

— И вы об этом так спокойно говорите.

— А как, по-вашему, я должна говорить? — Она снова пожала плечами. — Немцы войдут в Москву?

— Нет!

— Послушайте… — Она включила приемник.

— Почему приемник не сдали?

— Муж сказал, что есть разрешение, — она увеличила громкость.

— … тели Москвы! — послышался из динамика уверенный громкий голос. — Германские войска у ворот города! На улицах московского предместья Химки — немецкие танки! Мы призываем всех честных граждан…

Олег выключил приемник.

— Без акцента говорит, — тихо сказал Воронцов.

— Объяснитесь все же, — обратился Олег к женщине.

— Он был как сумасшедший. — Женщина сжала виски пальцами. — Твердил все время: «Я буду ждать немцев, все погибло, ты должна быть со мною». Я ничего не понимала. Я говорю: позвоню в НКВД, замолчи, не смей! Он смеялся мне в лицо: «Павлик Морозов в юбке! Ну, позвони! Позвони, дура!» И я… позвонила. Я хотела, чтобы он убил меня! А он прыгнул в окно.

— Успокойтесь. — Олег протянул ей стакан с водой. — Не о ком вам жалеть, вы все правильно сделали.

Она кивнула:

— Вы идите. Не ваше это дело, не милиции.

Олег обернулся. В дверях стоял Коля, рядом с ним — трое в штатском.

— Это — наши сотрудники, — объяснил им Коля, хотя на Олеге и Мише были форменные плащи с петлицами.

— Вы из госбезопасности? — спросил Олег.

— Да, — подтвердил один из мужчин. — Чго здесь?

— Типичный случай паникерства. Человек перетрусил и покончил с собой. Жена ни при чем.

— Разберемся, — мужчина и его спутники вошли в комнату. — Пришлите нам понятых и продолжайте заниматься своим делом.

Коля откозырял, обратился к своим:

— Пошли, товарищи.

Миша обернулся: жена самоубийцы смотрела с такой тоской, с таким отчаянием, что Миша не выдержал:

— Вы крепитесь, вам теперь никак нельзя себя распускать.

Она улыбнулась сквозь слезы:

— Спасибо вам.

Начинало светать. В предрассветном небе возникли рыбообразные силуэты аэростатов воздушного заграждения. Громады домов вдруг высветлились и словно повисли в воздухе. Миша и Олег шли замыкающими. Оба молчали.

— О чем думаешь? — спросил Олег.

— Так, — Воронцов поднял воротник плаща, сунул руки в рукава. — Холодно чего-то.

— Ноябрь на носу, — хмыкнул Олег. — Переживаешь?

— Не могу понять, — сказал Миша. — Почему этот… ее муж… стал таким?

— А чего тут непонятного? — повернул к нему голову Олег. — Привык человек жить в свое удовольствие. А пришла беда — растерялся. Знаешь, что я тебе скажу? Я перед войной, ну, перед самым началом иду как-то по улице, смотрю — мать честная: одеты-то все как! Ну, думаю, хорошо стали жить люди, ничего не скажешь. А навстречу девчонка идет, лет пятнадцати. Расфуфыренная, как старорежимная барышня. И серьги на ней, и кольца, и туфли, на высеких каблуках. Ты пойми: я не против хорошей жизни. Я против обжорства. Заметил сейчас, какая мебель у них в квартире была? Музейная!

— Тебя послушать, так все наши беды от мебели, — перебил Миша. — Нет, брат, тут сложнее. Настоящего человека ни мебель, ни золотое кольцо подлецом не сделают.

— А тогда в чем ты видишь причину? — разгорячился Олег.

— В одном, — спокойно отозвался Воронцов. — Газеты пишут о справедливости? Пишут! Значит, каждый должен за эту справедливость стеной стоять! Начальство ты или нет, а совесть свою не продавай, не разменивай! А то у нас как порой бывает? Подхалимство, угодничество. Ты не улыбайся! Это все разъедает души, как ржа железо. А потом удивляемся, откуда предатели, неустойчивые люди. Вот кончим войну, все по-другому будет. Такое испытание очистит нас, закалит. Будем правду-матку в глаза резать, со всякой пакостью в открытую бороться.

— Воронцов, Рудаков, ко мне! — послышалось впереди.

Коля остановил отряд и наблюдал за «пикапом», который разворачивался на углу.

— Проверьте, — приказал Коля подбежавшим друзьям.

Воронцов и Рудаков направились к автомобилю.

— Чья машина? — Олег осветил лицо водителя фонариком.

— Связисты мы, — отозвался шофер. — Вы что, сомневаетесь, товарищ капитан? Вот разрешение нашей конторы. Чиним телеграфный кабель, — он протянул Олегу сложенную вчетверо бумажку.

Олег развернул документ, прочитал. Спросил, не возвращая бумаги:

— А почему здесь печать не вашей конторы, а Наркомата связи?

— А уж это не наша забота! Позвоните туда, на бланке есть номер телефона.

— Воронцов, — обратился Олег к Мише. — Проверьте. И пусть наши подойдут.

— Есть! — Воронцов ушел.

— А где остальные? — спросил Олег.

— Работают, — ухмыльнулся шофер.

Из открытого канализационного люка высунулся рабочий в комбинезоне, протянул руку:

— Дай-ка еще. — Заметив Олега, рабочий растерянно заморгал и юркнул обратно в люк.

— Он что у тебя, шибко нервный? — усмехнулся Олег. — Давай-ка, вылезай из кабины, осмотрим машину.

— А чего смотреть? — удивился шофер. — Инструмент в кузове.

— Ладно. — Олег шагнул к кузову, и в ту же секунду автомобиль резко взял с места. Виляя из стороны в сторону и с каждым мгновением набирая скорость, «пикап» мчался к Садовому кольцу.