Миша сел к роялю. Зазвучала «Осенняя песня» Чайковского. Тихая, печальная мелодия расплескалась по темному залу. Коля закрыл глаза. Он думал о Маше, о Генке, думал о том, что город, в котором остались самые близкие ему люди, вот уже два месяца в руках у немцев и надежды больше никакой нет. Он гнал от себя эту страшную мысль, он всегда ее гнал, но теперь она властно овладела его сознанием, его мозгом, и он перестал ей сопротивляться.

…В клубе оставили дежурных и конвой — на тот случай, если будут задержанные. Коля разделил отряд на три группы. Все они должны были патрулировать свои участки до утра. Шли по затемненной улице. Стояла беспокойная тишина, то и дело ее прерывали хлопки далеких и близких выстрелов. Шли молча, последним шагал старшина со склада. По низкому, темному небу скользили лучи прожекторов. Воронцов догнал Олега, нерешительно потянул за рукав:

— Олег, у меня к тебе просьба. Если что-нибудь случится, передай это письмо. Адрес я написал. Понимаешь, я не хочу, чтобы ей официально сообщили. Это очень больно, я знаю. А так, по-товарищески, — легче.

Олег подозрительно посмотрел на Воронцова:

— Что это ты отходную читаешь? Какая причина?

— Смеяться не будешь? — робко спросил Воронцов.

— Валяй, — великодушно махнул рукой Олег.

— Я… чувствую, — тихо сказал Воронцов.

— Что чувствую? — не понял Олег.

— Передай письмо, а?

— Он псих, ей-богу, — разозлился Олег. — Ты что, уже убит? Ты лучше скажи: кто это «она»? Что-то я от тебя раньше ничего об этом не слыхал?

На дорогу выбежала пожилая женщина, бросилась к Коле:

— Немец наверху! Живой!

— Какой немец?

— У меня белье на чердаке, — взволнованно частила женщина. — Пришла снимать — вижу, человек по радио передает что-то. Вы не сомневайтесь, у меня сын радиолюбитель, я все понимаю. На фронте сын.

Когда поднялись на чердак, женщина остановилась перед окованной железом дверью, опасливо покосилась на Колю:

— Дальше вы уж сами…

Коля толкнул дверь, влетел на чердак, крикнул:

— Выходите!

В ответ плеснуло белое пламя, раскатисто громыхнул пистолетный выстрел. Старшина дал длинную очередь. Потом загрохотало железо на крыше.

— Он наверх выскочил, — сказал старшина. — Нужно с разных люков вылезти, тогда мы его окружим.

— Действуйте, — согласился Коля.

Дом был высокий, с покатой крышей, удержаться на ней было очень трудно.

— Вот он, — старшина вытянул руку, и Коля увидел коренастого человека в штатском. Человек стоял у самого края крыши, в руке он держал небольшой фибровый чемодан.

— Рация, — сказал Олег. — Что будем делать?

— Возьмем живым, — ответил Коля. — Сдавайтесь! — крикнул он радисту. — Бросьте оружие!

Радист поднял пистолет на уровень глаз и, тщательно выцеливая Колю и остальных, начал стрелять. От дымовой трубы полетели осколки кирпича. Старшина высунул было голову, но пуля с визгом прочертила по штукатурке, и старшина с уважением сказал:

— Умеет… Снять его, товарищ полковник?

— Семь, восемь… — считал Коля. — Все. Вторая обойма.

— А у него их, может, полный карман, — сказал старшина.

Радист молчал. Коля вышел из-за трубы.

— Куда вы денетесь? Ко мне! — прикрикнул он.

— Что мы с ним панькаемся, — сказал Олег. — Все равно к стенке.

— Все равно, — согласился Коля. — Но прежде он может дать важные показания.

— Сейчас сработаем, — вдруг сказал старшина и скрылся в чердачном окне. Через минуту он вернулся с бельевой веревкой в руках. Сделал скользящую петлю и направился к радисту. — Я его, как певчую птичку, изловлю. Пацаном я их с утра до вечера ловил.

— То птичку, — протянул Олег. — А это — коршун!

Старшина начал раскручивать веревку. Радист посмотрел вниз, перешагнул через низенький парапет и… исчез. Ни крика, ни звука падения. Коля и Олег переглянулись.

— Остатки рации немедленно сдать в НКВД. Шифры и документы, если при нем есть, — тоже, — распорядился Коля.

…Дробь шагов рассыпалась неровно и тревожно. Миша догнал Колю, пошел рядом. Был он молчалив и сосредоточен.

— Миша, — Коля улыбнулся, — ты знаешь, чем в данный момент я отличаюсь от тебя?

— Нет, — Воронцов удивленно посмотрел. — Чем же?

— Меня тоже осаждают дурные мысли. Только я старше и опытнее тебя, и я понимаю, что эти мысли надо гнать. Иначе плохо будет.

— Я гоню.

— К утру, если все будет спокойно, я отпущу тебя на пару часов. Мать, наверное, сама не своя?

— Она умерла неделю назад. В больнице, — спокойно сказал Воронцов. — Отец — на фронте. Спасибо, Николай Федорович. Мне некуда идти. — Он пристально посмотрел на Колю. — Вы в приметы, в сны верите?

— Нет. Почему ты об этом спрашиваешь?

— Как мама умерла, я все время один и тот же сон вижу. Хоть на минуту засну и сразу вижу. Будто стою я на улице, а из нашего подъезда выходит мама. И на руках мальчишку несет. Я к ней подхожу, спрашиваю, кто это, мама? А она смотрит на меня и говорит: это ты Миша. Разве не узнаешь? — Воронцов зябко повел плечами. — Глупый сон, правда?

Коля промолчал. Он почему-то сразу вспомнил тот день, когда погибли в Грели родители, вспомнил сон, который рассказала мать. Что ответить Воронцову? Что это просто реакция утомленного мозга? Популярно и наукообразно доказать парню, что все ерунда? Только вот как это у Шекспира? «Есть много, друг Горацио, на свете».

— Товарищ полковник! — К Коле подбежал сотрудник с пистолетом в руке. — Там, за углом, скорее!

Побежали. Уже на подходе услышали звон стекла, треск досок. Группа человек в десять разбивала витрину продовольственного магазина. Из дверей выскакивали, озираясь, первые добытчики с мешками. Бойцы окружили их, и грабители остановились, замерли, испуганно поглядывая на наведенное оружие.

— Так, — Коля обвел их взглядом. — Все положить на место.

Одна из женщин подошла вплотную:

— Моей матери восемьдесят лет, есть ей надо? Немцы на окраине, кому бережешь? На фронт надо идти, полковник. А не здесь с бабами воевать. — Она презрительно швырнула мешок с продуктами под ноги Коле.

— Воронцов, — позвал Коля. — Разыщите доски и немедленно заколотите витрину!