Кангэцу— кун, не подозревавший о смятении Юкиэ, вел светский разговор:

— О сэнсэй, у вас на сёдзи новая бумага? Кто клеил?

— Женщины клеили. Правда, хорошо?

— Да, очень хорошо. Это, наверное, та барышня, что иногда к вам приходит?

— Да, она тоже помогала. И знаешь, она хвасталась, что раз она так хорошо оклеивает сёдзи, значит может уже выходить замуж.

— Скажите пожалуйста! — сказал Кангэцу-кун и уставился на сёдзи. — Вот с этой стороны совсем гладко, а вон там немного морщит.

— Оттуда и начинали, когда еще было недостаточно опыта.

— Ах, вот в чем дело! Опыта, значит, было мало… Так-так. Эта поверхность образует трансцендентальные кривые и не может быть выражена в простых функциях.

— Да, да, конечно, — осторожно поддакнул хозяин. Между тем Буэмон-кун окончательно отчаялся добиться чего-нибудь от учителя. Он внезапно опустил свой исполинский череп на циновку и молчаливо выразил свое желание откланяться. Хозяин сказал:

— Что, уже уходишь?

Уныло волоча ноги, обутые в гэта, Буэмон поплелся за ворота. Бедняга, если он ни в ком не найдет сочувствия, то наверняка напишет предсмертные стихи и бросится в водопад Кэгон. И все потому, что барышня Канэда задирает нос и модничает. Пусть Буэмон-кун после смерти станет привидением и придушит ее. Если такая вертихвостка исчезнет с лица земли, мужчинам не будет никакого урона. А Кангэцу-кун пусть женится на более достойной девушке.

— Сэнсэй, это ваш ученик?

— Угу…

— Какая громадная голова. Он способный?

— Не очень, если принять во внимание величину черепа. Задает иногда нелепые вопросы. Как-то поставил меня в дурацкое положение, спросив, как будет по-японски «Колумб».

— Наверное, он задает эти лишние вопросы из-за величины головы. А что вы ему ответили, сэнсэй?

— Что? Да так, перевел кое-как.

— Но все же перевели? Это здорово!

— Надо переводить все, что спрашивают, иначе ученики перестанут доверять.

— Смотрите, сэнсэй, вы стали дипломатом! Но он какой-то грустный, прямо не верится, чтобы он мог вас поставить в тупик.

— А, сегодня-то он шелковый. Дурак он.

— Да что с ним? По правде говоря, мне даже жалко его стало. Что он натворил?

— Глупость. Отправил любовное письмо дочери Канэда.

— А! Эта огромная голова? Ну и храбрецы эти нынешние гимназисты! Я просто ушам не верю!

— Тебе это, наверное, неприятно…

— Что вы, почему же неприятно? Наоборот, интересно. Пусть посылают сколько угодно любовных писем.

— Ну, раз тебе все равно…

— Конечно, все равно. Какое мне дело? Но все-таки странно, как эта громадная голова могла послать любовное письмо.

— Да… Это была, собственно, шутка. Девица модничает, задирает нос, вот они втроем и решили подшутить…

— Втроем написали барышне Канэда одно письмо? Это уже совсем дико. Все равно что есть втроем одну порцию бифштекса.

— Здесь было разделение труда. Один написал текст. Другой письмо отправил. Третий подписался. Вот этот тип, что был здесь, подписал письмо своим именем. Он, конечно, самый большой дурак из всех троих. Вдобавок он говорит, что даже не знает дочь Канэда. Непонятно, как он мог решиться на такую глупость…

— Да, такого давно не случалось. Подумать только, эта гигантская голова посылает письмо женщине! Интересно ведь, правда?

— Как бы здесь чего не вышло…

— А что тут может выйти? Ведь девица-то Канэда!

— Но ведь у тебя, кажется, какие-то намерения…

— При чем здесь мои намерения? Речь-то идет не обо мне, а о Канэда! Мне какое дело?

— Тебе, может быть, и нет дела…

— Ничего, с Канэда тоже ничего не случится.

— Ладно, оставим это. Ну так вот, он вдруг почувствовал угрызения совести и в растрепанных чувствах явился ко мне просить совета.

— Так вот почему он был такой грустный! Видимо, он робкий юноша. Вы подбодрили его?

— Больше всего он боится, что его исключат из гимназии.

— За что же его исключать?

— За безнравственный поступок, как он сам это называет.

— Что вы? При чем здесь безнравственность? Ничего в этом нет безнравственного. Я уверен, что девица всем показывает это письмо и считает для себя за честь…

— Ну, это уж ты слишком.

— Как бы то ни было, мне его жаль. Даже если его поступок дурен, все равно нельзя позволять ему так мучиться, ведь это может его убить. Голова у него такая громадная, но лицо неплохое. И у него очень мило дергается нос.

— Ты, как Мэйтэй, говоришь легкомысленные вещи.

— Ну что вы! Просто таковы современные нравы. А вы, сэнсэй, придерживаетесь старых взглядов и подходите ко всему слишком строго.

— Да ведь это глупо — посылать любовное письмо совершенно незнакомому человеку! Где здесь здравый смысл?

— В шутках не бывает здравого смысла. Помогите ему, и это вам зачтется. А то он такой грустный, что вот-вот бросится в водопад Кэгон.

— Не знаю, право…

— Помогите! Более взрослые озорники творят гораздо худшие безобразия, и у них такой вид, как будто ничего не случилось. Исключить этого юнца будет несправедливо, если сначала не исключить других типов, которые много хуже его.

— Может быть, это и так, однако…

— А как же насчет рева тигров? Поедем?

— Тигры?

— Да. Послушать тигров. Я очень прошу вас пойти сегодня со мной. На днях я собираюсь домой в провинцию и долго не смогу принимать участие в ваших прогулках.

— Угу… Значит, едешь на родину? Что, по делам?

— Да, у меня есть одно незначительное дело. Ну, поедем?

— Да? Ну что ж…

— Идемте, идемте. Сегодня я угощу вас ужином. Потом моцион, а потом мы поедем в Уэно.

Хозяин в конце концов позволил себя уговорить, и они отправились. Когда они ушли, хозяйка и Юкиэ-сан громко расхохотались: гэра-гэра, кэра-кэра, кара-кара…