Мэйтэй— кун и Докусэн-кун сидят возле токонома и заняты игрой в го. Мэйтэй настойчиво напоминает:

— Так просто играть я не стану. Проигравший выставляет угощение. Слышишь?

Докусэн— кун, привычно вздергивая свою козлиную бородку, отвечает:

— Это опошляет игру. И играть тогда неинтересно, голова занята одной мыслью: проиграю или выиграю? Это уже азарт. Нужно забыть об исходе игры, нужно играть так же свободно, как плывет по небу легкое облако, — только тогда можно ощутить вкус игры.

— Опять тебя понесло. Одно мучение играть с отшельниками. Ты тип из «Книги об отшельниках».

— Игра на бесструнном инструменте.

— Разговор по беспроволочному телеграфу.

— Ну, начнем.

— Твои белые?

— Все равно какие.

— Сразу видно, что ты отшельник. Итак, если твои белые, мои, следовательно, черные. Ну, ходи.

— По правилам начинают черные.

— Ах да. Ну, в таком случае начнем скромненько таким дебютом.

— Такого дебюта нет.

— Нет, так будет. Это мое изобретение.

Мир мой узок. И то, что называют игрой в го, я увидел впервые совсем недавно. Это небольшая квадратная доска, и на ней разложены как попало черные и белые камешки, от которых пестрит в глазах. Партнеры сидят над доской, шумят и потеют. Деревянный квадрат имеет площадь в квадратный фут и возвышается над циновками как раз настолько, чтобы кот имел возможность смахнуть с него лапой все эти камешки. Его можно сложить — тогда он становится похожим на хижину. Можно развернуть — он снова становится ровным, как поле. Легче сидеть и бесстрастно глядеть на эту доску, чем потеть над нею, отпуская неуместные шуточки. Пока на доске всего тридцать или сорок камешков, в глазах еще не пестрит. Но в решающий момент игры при взгляде на доску становится не по себе. Белые и черные камешки стоят так близко друг к другу, что, кажется, вот-вот посыплются с доски. И они не могут попросить соседей подвинуться, не могут потребовать, чтобы на них не напирали. Они могут только неподвижно стоять на месте, покорившись неизбежному року. Игра в го изобретена человеком. И в ней отразились все человеческие наклонности. Не будет ошибкой сказать, что несчастная судьба стесненных камешков отражает характер непоседливого человека. Действительно, человеку нравится так оградить себя, так сузить свой обширный мир, чтобы некуда было ступить с того места, где он, человек, остановился. Другими словами, человек — это существо, постоянно ищущее для себя новых пыток.

Не знаю, что это взбрело в голову легкомысленному Мэйтэю и йогоподобному Докусэну, но сегодня они достали с полки эту старую доску и принялись за игру. Вначале они действовали легко и свободно, и белые и черные камешки так и порхали по доске. Но доска не безгранична. С каждым новым ходом оказывались занятыми все новые клетки, и противники, несмотря на легкомыслие одного и йогоподобие другого, в конце концов стали испытывать затруднения.

— Мэйтэй-кун, ты играешь грубо. Кто же так ходит? Это не по правилам.

— У монахов-йогов, возможно, такого правила и нет, но у монаха Хонъин оно есть. И с этим ничего не поделаешь.

— Так я сейчас твою пешку убью, только и всего.

— Вассал не боится даже смерти, не говоря уже о затрещинах. Пойдем так.

— Вот так? Ладно. «С юга дует легкий ветер, но в палатах нет прохлады». Вот так будет безопаснее.

— Ага… Смотри, вот не думал, что ты способен на такой ход! А мы пойдем так. Что ты будешь делать, интересно?

— Да уж что-нибудь сделаю. Что-нибудь… «Леденеет меч под небом». Ну что с тобой возиться, получай!

— Постой, постой, что ты делаешь?! Ведь это же всему конец! Что за шутки? Погоди немного!

— Я же тебе говорил, что так ходить нельзя.

— Прошу простить мне этот ход. Возьми назад эту белую.

— Что? И эту обратно?

— А заодно и ту, что рядом.

— Ну, это уже наглость.

— Do you see the boy? [151] И это при нашей нежной дружбе? Не говори мне таких вещей, я не перенесу. Забери эти пешки. Речь идет о жизни и смерти. Погоди хоть немного, сейчас у меня на арене появится главный актер, а ты все хочешь загубить!

— Это меня не касается.

— Пусть, пусть не касается. Только ты ходы верни.

— Ты уже шесть раз просил вернуть ходы.

— Ох и память же у тебя. Видишь ли, на этот раз я прошу тебя взять назад целых два хода. Говорю тебе, забери эти пешки. Не надо так упрямиться. Посиди немного в позе созерцания, и тебе станет легче.

— Но если я так сделаю, я проиграю.

— Да ведь тебе с самого начала было все равно, выиграешь ты или проиграешь.

— Мне все равно, я могу и проиграть. Но я не хочу, чтобы ты выиграл.

— Вот так прозревший! Ты все такой же — «Весенний ветер прорезает молнию».

— Не ветер молнию, а молния ветер. Все перепутал.

— Ха-ха-ха-ха… Оно и в перевернутом виде хорошо. А ты молодцом, еще держишься. Ну, ладно уж, оставь все как есть.

— Смерть и рождение — не в нашей власти. А беда приходит нежданной.

— Аминь! — И Мэйтэй-сэнсэй опустил камешек на первое попавшееся место.

Пока Мэйтэй-кун и Докусэн-кун сражались не на жизнь, а на смерть в го, у входа в гостиную сидели рядышком Кангэцу-кун и Тофу-кун, а возле них — хозяин с кислым выражением лица. На циновке перед Кангэцу-куном лежали три ломтя сушеного бонита.

Ломти бонита появились из-за пазухи Кангэцу-куна. Они еще хранили тепло человеческого тела. Хозяин и Тофу-кун озадаченно глядели на них. Кангэцу-кун сказал:

— Четыре дня назад я вернулся из поездки на родину, но у меня были разные дела, и я не мог навестить вас сразу же по приезде.

— С этим нечего было спешить, — заявил хозяин, как всегда не очень приветливо.

— Конечно, можно было и не спешить. Но мне хотелось скорее передать вам вот эти гостинцы.

— Это ведь бониты?

— Да, ими славится моя родина.

— Может быть, твоя родина и славится ими, но их сколько угодно в Токио. — Хозяин взял самый большой ломоть и поднес к носу.

— По запаху качество бонита определить нельзя, — заметил Кангэцу-кун.

— Наверное, они славятся у вас величиной…

— А вы попробуйте на вкус.

— Это само собой, но вот здесь я вижу что-то странное, эта сторона как будто примята.