— Вот потому-то я и хотел принести их вам поскорее.

— Почему?

— Как почему? Ведь это же мыши отъели.

— Ну, тогда уволь. Еще съешь и чумой заболеешь…

— Да нет, не беспокойтесь! Это ничего, когда объедено так немного.

— Где это мыши объели?

— На корабле.

— Как на корабле? Почему?

— Мне некуда было их девать, и я положил их вместе со своей скрипкой. И в тот же вечер мыши их объели. Да не только бониты, они и скрипку приняли за бонит и тоже погрызли.

— Что за дуры эти мыши. Они, пока жили на корабле, видно, совсем перестали понимать что к чему. — Хозяин опять уставился на ломти бонита.

— Ну, мыши, наверное, везде дуры, где бы они ни жили. Я боялся, что и в пансионе мыши пронюхают о том, что у меня есть бониты, а потому на ночь прятал их себе под спину.

— Это, знаешь ли, немного нечистоплотно.

— Вот я и прошу перед употреблением в пищу слегка их помыть.

— Слегка помыть — от этого они чище не станут.

— Тогда, я думаю, можно почистить их пеплом.

— Скрипку ты тоже с собой в постель брал?

— Скрипка слишком велика, чтобы класть ее с собой, но…

— Что, что? — громогласно вопросил Мэйтэй, отрываясь от игры. — Ты спал в обнимку со скрипкой? Вот это я понимаю, вот это утонченность! «Весна идет, и прижимаешь к сердцу хотя бы биву». Даже стихи такие есть. Но так было в древности. А гении нашего нового времени, разумеется, должны превзойти древних и будут спать не с бивой, а со скрипкой. «В долгие ночи ласкает меня рядом лежащая скрипка». Тофу-кун, можно так сказать новыми стихами?

Тофу— кун очень серьезно отозвался:

— Новые стихи — это вам не хайку. На ходу их не сочинишь. Зато когда они готовы, в них так и чувствуется свежий, живой дух.

— Ах, вот как? А я-то думал, что духов вызывают с помощью возжигания курений! К новым стихам их, значит, тоже приспособили? — Мэйтэй уже забыл об игре.

— Не болтай, а то опять проиграешь! — сказал хозяин.

Но Мэйтэй и бровью не повел.

— Какой может быть разговор о проигрыше, когда противник уже не может пошевелиться, как осьминог в сетях. Вот я со скуки и вмешался в ваш разговор.

Докусэн— кун сказал раздраженно:

— Ход твой. Я тебя жду, а не ты меня!

— Да? Ты разве уже пошел?

— Давно пошел.

— Куда?

— Вот сюда.

— Ага. «И, пешку поставив, он проиграл». В таком случае мы… мы… мы… Ого, уже вечер наступает! Что-то я не вижу хорошего хода. Ладно, так и быть. Ходи еще раз.

— Да кто же так играет?

— Ну, раз никто так не играет, пойду… Так. Вот сюда походим, в этот уголочек… Кангэцу-кун, мыши были так непочтительны к твоей скрипке только потому, что она у тебя дешевая. Тебе следует купить подороже. Хочешь, я выпишу тебе старинную, этак трехсотлетнюю, из Италии?

— Пожалуйста, очень прошу вас. А заодно уж и заплатите.

— Да на что может годиться такое старье? — сердито проговорил хозяин.

— Ты приравниваешь старье человеческое к старым скрипкам? Если даже человеческое старье гонится высоко, как, например, Канэда, то о скрипках и говорить не приходится. Скрипка чем старее, тем лучше. Ну, Докусэн-кун, ходи скорее, прошу тебя.

— Невозможно играть с таким суматошным типом, как ты. Даже подумать не даешь. Ну, делать нечего, пойдем сюда.

— Ох, пошел все-таки сюда! Какая жалость… Я не думал, что ты сюда пойдешь. Специально тебя отвлекал. Не помогло.

— В этом нет ничего удивительного. Если б ты хоть играл, а то только жульничаешь…

— В этом как раз и заключается способ монаха Хонъин, Канэда и всех современных джентльменов. Эй, Кусями-сэнсэй! Разве не видно сразу, что Докусэн-кун в Камакура объелся тухлых маринадов? Ничем его не пронять. Достоин большого уважения. В го играет скверно, однако держится спокойно.

— А ты бы брал с него пример, — отвечает хозяин, не оборачиваясь. Мэйтэй показывает ему в спину громадный красный язык. А Докусэн-кун, ни на что не обращая внимания, опять торопит партнера:

— Твой ход!

Тофу— кун спросил Кангэцу-куна:

— Ты давно начал заниматься игрой на скрипке? Я вот тоже хочу заняться. Говорят, это очень трудно.

— В общем, играть может научиться всякий.

— Ведь это тоже искусство, — с надеждой в голосе сказал Тофу-кун. — У кого есть способности к стихам, тот и музыку освоит быстро, как ты думаешь?

— Попробуй. Мне кажется, у тебя получится.

— Ты когда начал?

— Еще в колледже… Сэнсэй, я вам не рассказывал, как я начал заниматься музыкой?

— Нет, не рассказывал.

— Вероятно, в колледже был преподаватель, игравший на скрипке? — предположил Тофу-кун.

— Ну что ты, какой там преподаватель. Я самоучка.

— Ты просто гений.

— Ну, самоучка — это не обязательно гений, — обиженно сказал Кангэцу-кун. Кажется, один только Кангэцу-кун способен обижаться, когда его называют гением.

— Хорошо, пусть будет так. Расскажи, пожалуйста, как ты научился играть. Мне тоже хочется научиться.

— Могу рассказать. Рассказывать, сэнсэй?

— Ну, рассказывай.

— Теперь часто можно увидеть на улицах молодых людей со скрипками в футлярах. Но в мое время в колледже не было ни одного человека, который бы занимался европейской музыкой. Тем более в нашем провинциальном колледже, где было все так скромно, что мы не имели даже нормальной обуви…

— Ого, — сказал Мэйтэй, — там рассказывают что-то интересное. Давай кончать, Докусэн-кун. Будет с нас.

— Но мы же еще не закончили. Есть еще свободные клетки.

— А ну их. Дарю их тебе.

— Мало ли что ты даришь. Я не могу их так просто взять.

— Ты такой аккуратный, что совсем не похож на йога. Ну ладно, будь по-твоему, давай заканчивать… Что это ты такое интересное рассказываешь, Кангэцу-кун? Это про колледж, где ученики ходили на занятия босиком?

— Да нет, ничего подобного.

— Да, да, я слышал еще, что у учеников там страшно огрубели пятки. Это оттого, что они босиком занимались военной подготовкой.

— Ну вот еще. Кто это вам говорил такие вещи?

— Какая разница — кто? Говорили, и всё. И еще говорили, что там ученики подвешивают к поясу комок риса, который съедают в школе на завтрак. Вернее, не съедают, а пожирают. В середине комка спрятана маринованная слива. Так вот, чтобы добраться до этой сливы, они с быстротой молнии пожирают несоленый рис. Очень энергичные молодцы, правда? Такие должны прийтись тебе по вкусу, Докусэн-кун.