Его спутницей была какая-то девчонка, довольно неряшливого вида, лоб ее был облеплен маленькими розовыми прыщами, словно мухами. Может, это следствие наркотиков, которыми он ее пичкал? На вид ей не было и восемнадцати. Длинные ноги, костлявое тело, затянутое в комбинезон ярко-зеленого цвета, придавали ей сходство с кузнечиком и усиливали энтомологические ассоциации. Вдобавок, она была чрезмерно суетлива. Вид у нее был такой, словно она ожидала, что в тихие, обшитые деревом апартаменты юридической конторы с минуты на минуту ворвется полиция. Звали ее Марин, как и округ в Калифорнии.
Вспоминая эту странную парочку, я испытываю ностальгию по шестидесятым годам и тому маленькому ручейку изгоев-неудачников, который и в семидесятые продолжал следовать контркультуре. Хочется надеяться, этой девочке удалось хоть чуть-чуть поправиться, работая в Силикон-Вэлли. Я слышала, многие из них кончают этим.
Джефри погиб год спустя во время пожара на Родео-драйв, погиб нелепо: хотел спасти какого-то попугая, который умел произносить фразу «Что знал президент и когда он узнал об этом?» Джой, рассказывая эту историю, замечательно подражала голосу попугая.
В тот же год она закончила работу над первым вариантом своей второй книги — «Ответный поцелуй судьбы», которую отдала издательству Мэноффа, одному из самых известных в Нью-Йорке; к этому времени относится и ее роман с редакторшей Изабель Суонн, изящной и рыжеволосой, словно только что сошедшей с полотен прерафаэлитов. Если верить статье в журнале «Тайм», посвященной молодым женщинам-редакторам, Изабель — помимо красивой внешности — обладала даром сотворить бестселлер из любой книги. По ней сходила с ума половина нью-йоркского литературного мира, но добиться взаимности удалось одной Джой.
Каждый вечер около половины девятого — к тому времени я успевала накормить Ральфа и детей — Джой звонила мне, чтобы, по ее выражению, «отчитаться» перед тем, как идти куда-нибудь с Изабель, которую патологическое трудолюбие задерживало в офисе до девяти часов вечера. И после напряженного, заполненного бесконечными хлопотами дня звонки Джой были для меня настоящим отдохновением, глотком свежего воздуха.
Не забывайте, речь идет о середине семидесятых; именно в это время движение женщин за свои права набрало полную силу, а издательский мир наконец осознал, что громадный коммерческий потенциал Блумсбери является тем фантастическим миром, куда может уйти женщина, по горло сытая этой таящей множество опасностей жизнью. Имена Виты и Вирджинии, казалось, в мгновение ока обрели популярность в среде мыслящих женщин, а лесбийская любовь была вознесена до невиданных высот и воспринималась как невероятно изысканная и чуть ли не элитарная. Именно в этот как нельзя более подходящий момент Джой затеяла свой первый, получивший публичное признание лесбийский роман.
Она в таких подробностях описала мне свои отношения с Изабель, устраивавшей ей сцены ревности, что я устыдилась: как можно было заподозрить ее в связи с Ральфом? Иметь такой всепоглощающий роман со своей редакторшей и одновременно крутить любовь с моим мужем было бы не под силу даже Джой. Помимо яростных, сопровождающихся выдиранием волос драк на улицах и в ночных клубах «только для девушек», эту парочку объединяло пристрастие к наркотикам и бесконечные оргазмы, достигаемые с помощью электрических и механических членов, так что Джой просто не располагала временем, чтобы предоставить Ральфу возможность насладиться ее телесами.
Я сгорала от нетерпения увидеть собственными глазами величественную и столь скандально знаменитую Изабель и, не дождавшись, когда Джой сама предложит мне это, однажды во время одной из наших телефонных бесед напрямик выразила ей свое желание познакомиться с Изабель.
— Ну конечно, — тут же ответила Джой. — Разумеется. Я постараюсь это организовать. Но, знаешь, с ней ведь не просто. Она не любит людей с гетеросексуальными наклонностями.
— Я буду очень тактична. То есть, я хочу сказать, не такая уж я дура.
— Ну, конечно, я знаю. Я не это имела в виду. Просто она, как бы это сказать, строга в оценках. И кстати, я уже говорила ей, что хочу познакомить ее с женой своего адвоката, и она сказала…
— Женой адвоката? Так вот как ты представляешь меня другим?
— Ну, конечно, нет. Но надо же было как-то объяснить ей, кто ты такая.
— Я художница, работала раньше художественным редактором и с тобой знакома без малого восемь лет.
— Я знаю, что ты художница. Удивительная, талантливая художница, и я просто уверена, что очень скоро ты добьешься признания. Да я говорю о тебе всем знакомым владельцам художественных салонов, и я…
— Мне совершенно не нравится, что ты называешь меня женой своего адвоката! — Я орала уже во всю глотку. — И потом как ты смеешь, не заплатив Ральфу ни цента, называть его своим адвокатом?
В дверях стоял Ральф, брови его были слегка приподняты, он явно наслаждался нашим разговором.
— Послушай, ты не представляешь, как я благодарна тебе, — сказала Джой. — Я очень признательна вам с Ральфом за то, что вы сделали для меня. Если бы не вы, я бы просто погибла…
— Это-то мне известно. А как, по-твоему, почему я, именно я, упросила Ральфа помочь тебе?
— Послушай, у меня идея: а не собраться ли всем нам — тебе, мне и Изабель — у нее, в Виллидже, попить чайку? Правда, мне хочется, чтобы ты увидела ее квартиру, да и ей при таком раскладе не придется ехать за тридевять земель на Риверсайд-драйв.
— О-кей, — тут же прощебетала я и улыбнулась Ральфу. Я добилась своего. Помню, я еще тогда подумала, что угрозы на нее явно действуют. Конечно же, я ошиблась. Действие угроз на Джой было весьма кратковременным — едва уступив, она уже думала, как бы выбить из вас новую услугу в отместку за нанесенное ей поражение.
Спустя две недели я была приглашена на чай. В четверг в три часа дня я должна была явиться к Изабель в ее квартиру на Гроув-стрит, представлявшей собой узенькое ответвление от Седьмой авеню, по соседству со зданиями постройки прошлого века. Был октябрь, погода стояла сырая и холодная. Я рассчитывала прийти минут на пятнадцать позже назначенного срока, как и подобает приличному, не слишком назойливому гостю, но дошла очень быстро и оказалась перед домом Изабель, когда на часах было только без пяти минут три. Пошел дождь, но, чтобы убить время, я сделала два круга вокруг квартала. Да и появиться с растрепанной, мокрой от дождя прической было бы только на пользу. Это несколько скрасило бы впечатление от моей буржуазной внешности. Я все еще переживала «жену адвоката», но старалась не думать об этом. В конце концов, я тоже налепила на Джой ярлык «сумасшедшей подруги-писательницы». И почему бы ей, в свою очередь, тоже не обозвать меня как-нибудь?
В три часа одиннадцать минут я нажала кнопку переговорного устройства и послушно последовала властному приказу Изабель «подняться на третий этаж».
Она отворила дверь, оставив узенькую щелку, едва пропустившую меня внутрь: «Джой еще нет, но входите. Прошу».
Изабель оказалась в точности такой, какой я ее себе представляла: волосы, отливающие багрянцем осенней листвы, бледная кожа с едва заметными следами веснушек, рыжие ресницы и дивная фигура — из тех, в которых при округлости форм не увидишь ни единой лишней жиринки. На ней было шелковое кимоно пастельных тонов, которое напомнило мне рисунки Обри Бердслея, изображающие величественных дам с длинными тонкими пальцами и холеных маленьких зверушек у их ног. Правда, у Изабель на кушаке были две дырки, прожженные сигаретами.
Я вошла в полумрак маленькой прихожей — неясные очертания стен, обитых темной парчой, в углу — блестящая китайская ваза цвета бычьей крови с букетом перьев страуса в ней.
— Я так рада познакомиться с вами. Джой много рассказывала о вас, — робко пробормотала я.
Засвистел чайник.
— А, вот и чай. Проходите прямо в гостиную и устраивайтесь. Я сейчас буду. — И она исчезла за лакированной ширмой.
Гостиная была беспорядочно заставлена викторианской мебелью, обитой бархатом. К дальней степе был притиснут маленький рояль, покрытый шалью и заваленный книгами, стопками машинописных страниц и журналами, на которых валялась всякая всячина: пепельницы, недопитые фужеры с вином, бинокли, очки и пара акварелей в миниатюрных подрамниках. Такое же собрание различных принадлежностей представлял и письменный стол, стоявший в углу. Вдоль окон висели тяжелые, украшенные кистями портьеры. Над вычурным столиком для закусок — бледная лампа; не будь она из обычной меди и столь современного вида, то вполне могла сойти за Тиффани.