В последний раз я видела Марию Евгеньевну на ее юбилее в Институте мировой литературы, очень скромном (только члены сектора и наша кафедра в основном). Алексей Федорович не смог быть, но прислал поздравление, которое я прочитала и сказала приветствие от себя. Зато одна из моих учениц, Лида Горбунова, большая умница и прекрасный филолог (Н. А. Федоров с ней дружил и очень ценил)[218], посвятила Марии Евгеньевне латинские стихи в духе средневековых вагантов, где, ссылаясь на сочинение Цицерона «О старости»: почтенному Катону и старость не мешает любить науку и литературу, — ставит в пример Марию Евгеньевну, которая сама ничуть не уступает Катону и есть живое воплощение науки. Слава ее велика, а годы не мешают ей цвести, как розе. Лида возглашала:
He помогли поэтические заклинания благого будущего.
Скончалась Мария Евгеньевна (пережив мужа на 20 лет) в тяжелом помрачении ума и души. Это ли не драма? И не с кого спрашивать. Господу Богу вопросов не задают. Но мы с Марией Евгеньевной пока еще в 1945 году, ничего не знаем о будущем (как это хорошо!), и я не осмысливаю ее прошлое. Мы просто радуемся нашему общению, поэзии, музыке, Горацию. Моя аспирантская жизнь идет своим чередом.
Подступает Новый год. Ведь принято его обязательно встречать, и я встречаю в общежитии, на Усачевке, в новой комнате № 22, где я, аспирантка, живу в очень симпатичной компании. Нас человек пять. Опять неизбежные кровати, тумбочки, стол посредине, за дверью вешалки, все как положено в общежитии. У нас дружные, семейные, можно сказать, отношения. Шумная вихрастая стриженая светловолосая Юлька, по призванию Цезарь, — это я наградила ее таким прозвищем. Она комсомольский вожак у себя на курсе, особа авторитетная. Но и ей придется трудновато при проверке анкет. Калуга, откуда она родом, на короткое время была захвачена немцами. Значит, Юлька была в оккупации, и ее усиленно «прорабатывают». А вот Танечке Угодниковой, тоже из Калуги, все нипочем. Она не комсомольский деятель, а просто прелестное существо, блондинка с фарфоровым милым личиком, розы на щечках, и как идет ей черное короткое бархатное платье. Особенно она хороша, когда за ней заходит ее воздыхатель, молодой человек. У него в кармане важная книжечка, как покажет — сразу всюду пропускают. Очень удобно ходить в кино. Здесь же сероглазая, много думающая Вера Бабайцева (будущий профессор — русское языкознание, я ее встречу в университете, где она готовилась к докторской защите). Рядом замечательная самоотверженная девушка по имени Тэма. Она в дружбе с юношей, русым красавцем. Вернулся с фронта слепым и в полном отчаянии. Под руку с Тэмой (на всякий случай есть и палка — учится ходить один) каждый день — в институт, изучает азбуку для слепых. Тэма читает ему, пишет конспекты. Смотреть — сердце разрывается, но и радуется. Если это настоящая любовь, то уж навеки. Напротив нашей двери комната, где живет милая сероглазая, ласковая Олечка Мельниченко, о которой в своих письмах не раз вспоминала мама.
Электричество постоянно гаснет, но наши ребята — молодцы, умеют присоединить провода к самой лампочке, всё «жучки» какие-то подозрительные, плитки перегорают, а мы их снова приспосабливаем проводками, пружинками. А чтобы комендантша не приставала, ей — регулярные дары съестные по всем праздникам. Рынок Усачевский рядом, можно обменять и кое-что купить. Водку в так называемых ОРСАХ — отделах рабочего снабжения, выдают по карточкам. Великое дело.
И вот стол накрываем простыней, водружаем ведро, выкрашенное в синий цвет, — это для чая. Сахарин есть, американская тушенка есть (тоже по карточкам), ребята несут каждый свое, почетные гости, вроде Танечкиного воздыхателя, кое-что посолиднее, и винегрет готов. Очень весело, чокаются чашками с так называемым чаем, а то и с водкой (есть любители). Война на исходе, поэтому и весело. Все просто, непритязательно, дружелюбно. Нет, вспоминаю я Усачевку хорошо. До сих пор в памяти некоторые лица. Как будто рассматриваю серые глаза Веры, матово-смуглая Тэма, розовая Танечка, Олечка Мельниченко. Есть что вспомнить. А главное, с Усачевкой многое происходило впервые: впервые отсюда я поехала к маме, впервые привезла сюда от мамы новую (после моей детской) шубку, сшитую настоящим портным, впервые купила на рынке босоножки на высоком каблуке. Впервые я после многих лет обрела подушку. Не все же спать на плоском тюфяке с «думочкой» под ухом.
Не забудем, что рядом Новодевичий монастырь, и там открылась духовная семинария, открылся в трапезной храм, и я по вечерам тайно туда пробираюсь — не дай Бог, заметят. И свечки ставлю, и к иконам прикладываюсь, и нищим — их множество — подаю (это уже влияние Лосевых). Лежим на горячей траве, лето, жара, а мы под деревьями в Новодевичьем, мы с девчонками зубрим, каждый свое: кто русский, кто греческий, а неподалеку юные семинаристы тоже зубрят каждый свое, и никто никому не мешает. Стоит вечный Смоленский собор, и нас тайно пускают в его подклеть, где покоятся в каменных гробницах великие княгини, а в самом соборе надгробие монахини (разведенной жены Петра I) Евдокии Лопухиной, и пылинки в солнечных лучах пронизывают вечность мрамора. Ничего не поделаешь — советская власть. Она всюду. Но монастырь стоит.
Так вот, памятуя о том, что Новый год — это все-таки праздник еще и детский (о Рождестве давно в советское время запрещено вспоминать, и его приспособили к новогодней елке), я решила устроить пусть и не совсем настоящий, но все-таки праздник для моего маленького племянника, который уже подрос с 1939 года — шесть лет. Для нас, детей Нины Петровны и Алибека Алибековича, это возраст, когда мы читаем книжки, я играю в школу, обучаю соседских девочек чтению, я уже почти что взрослая.
Недолго думая, я иду в букинистический магазин и покупаю детское издание «Дон Кихота» (так называемая «Золотая библиотека»). Самое хорошее чтение, прекрасное издание, рисунки — тут вам и ослик, и Санчо Панса, и Дон Кихот с тазом на голове вместо шлема. Но этого мало. Тащусь на Белорусский вокзал. Помню, что оттуда прямая дорога до Новых Домов на Красной Пресне, где живет мой племянник со своей матерью Лидой — той самой, что была сначала Лидия Максимилиановна, потом Лидия Максимовна, а в итоге стала Лидией Макаровной Киселевой. Отец ее по материнской линии имел предков в Австрии, по фамилии Бах. Отец — одессит, а там встречается и не такое, но Лида по виду действительно напоминает немку — блондинка, упитанная (или попросту толстушка). Брат мой Хаджи-Мурат, отец Алика, еще с фронта не вернулся.
На Белорусском продают елки, я покупаю пушистую красавицу, кладу на плечо. В мешке купленные с рук там же, на рыночке, игрушки. Оказалось, однако, что идти далеко, но другой дороги нет. Холодно, но это ведь не Алтай, и я ускоряю шаг. Наконец, я у цели и предвкушаю радость ребенка. Лида недовольна — с елки снег, надо пол вытирать; да еще в ведро установить. Все делаю с удовольствием. Мальчик прыгает рядом, хлопает в ладоши, хватает игрушки, хватает книжку — читать не умеет, но картинки смотрит с изумлением, ослик понравился. Я чувствую себя хорошим воспитателем, научу мальчика любить книги, брат приедет, вместе возьмемся за дело. Но не тут-то было. Эта елка первая и последняя. Когда появилась синтетика, Лида купила елку синтетическую, мусора от нее нет, забот никаких. И вообще все эти праздники детские и учеба и воспитание — ерунда. «Сам постепенно воспитается» — вот ее принцип.
Вот он и воспитался так, что когда моему брату пришло время писать кандидатскую диссертацию, то мальчика отправили, думаете, куда? Ну конечно, во Владикавказ, к моей маме — пусть она взвалит на свои измученные плечи еще одну заботу — говорят, «своя ноша не тянет». Но такая ноша привела к тяжелым последствиям. Отдали в школу, где учился Алибек, где училась я, где училась моя младшая сестра, где преподавала моя тетка Елена Петровна. Самовоспитание (а мальчику уже десять лет) привело к полному краху, и методы моей мамы, превращавшей лодырей в прилежных учеников и любителей книг, обернулись крахом и позором школьных педагогов. Из школы забрали его со стыдом приехавшие родители (брат успешно защитил диссертацию) и увезли в Москву своего самовоспитывающегося сына уже в двенадцатилетнем возрасте. Все хорошие задатки задавили, нигде толком он не учился, все на каких-то курсах юридических (отец — юрист, криминалист, мать стала адвокатом). Не хочу здесь рассказывать унылую биографию некогда маленького, хорошенького ребенка. Я с ним не виделась после школьной катастрофы больше никогда (Лидия Макаровна успешно отгораживала нашего брата и от нас, и от его друзей). Узнала только после смерти моего брата в 2002 году, что сын его умер годом раньше от рака. Какой печальный конец радостного детского праздника с елкой и «Дон Кихотом».