Она Руанов не брала,

Не колыхала знаменами,

Ан воевала — за себя!

Не поджигай, палач, постой:

Здесь просто нечему гореть.

И если молвить между нами,

Она согласна и с ханжами,

И с инквизицией «святой».

Ей, разорительнице гнёзд,

Галчиных бедных гнёзд семейных,—

Смешно доспехами греметь,

Мечом размахивать грешно!

…Об оклеветанных тенях,

О чувствах к ним благоговейных

Ты по-старинному грустишь,

Когда выходишь из кино.

Искусство ищет новых троп.

Искусство смешивает жанры.

Но, даже смешивая жанры,

Мешать понятья ни к чему.

…И неуклонно в эту ночь

Стучит мне в сердце пепел Жанны,

Стучит мне в сердце пепел Жанны,

И трудно сердцу моему.

Когда сердце,

С себя сбивая

Скорлупу, одну за другою,

В гадость памяти обрываясь,

Мчится воющими пропастями,

Ты представь себе

Своё горе

Нарисованным… на фарфоре.

Да и то не всё, а частями.

        Но… круги и зигзаги ада

        На фарфор наносить не надо:

        Ведь фарфор и фаянс так ломки! —

        Против жанра идти не стоит…

        Да и кто ты такой, отучая

        Человека от чашки чая?

        Если жизнь ты ему отравишь,

        Разве это тебя устроит?

Только маленькие промашки,

Улыбаясь, рисуй на чашке:

Слишком сильное заблужденье

Нипочем под глазурь не ляжет!

Выбирай картинки былого

Наименее всё же злого…

(Сердце, рвущееся на части,

Вкус и меру тебе подскажет.)

        Как люблю я фарфор с фаянсом!

        С нанесённым на них Провансом,

        С их Аркадией…

        Как природа их белопенна!

        Постараюсь, чтобы страданье

        Соскользнуло с них постепенно

        (С целой тучей забот, которым

        Повседневность — не оправданье).

Есть резон моему пристрастью:

Даже бьётся посуда — к счастью!

(Хороша и та, что не бьётся:

Уж зато цела остаётся!)

Есть резон моему пристрастью

И гончарному упоенью:

Если бьётся посуда к счастью,

То не бьётся — к успокоенью.

        И откроется очень скоро

        При расписыванье фарфора,

        Что грешно малевать кошмары

        На батисте из рода глины;

        Гадость памяти, сил крушенье,

        Оскорбленье и поношенье…

        В этом случае допустимы

        Только розы и мандолины.

Как мой вкус изыскан, однако!

А изысканность — грех великий:

Слишком тонкое — снова грубо.

(Я эстетов кляну, каналий!)

Но поскольку речь о посуде, —

Прикладном, а не главном чуде, —

Отчего не ценить фарфора?

Табакерок, резьбы, эмалей?

        Над боярышником фаянса

        Тени ночи летать боятся;

        Никогда мадам Косарица

        На фарфоре не воцарится!

        Я по свету хожу; я всюду

        Разрисовываю посуду,

        Чтобы хор ее нежноголосый

        Пел анафему ведьме безносой!

И пускай Зоил образцовый,

Принимаясь за пашквиль новый,

Как всегда не подумав, скажет

(Ведь Зоил человек простецкий!),

Что в расписыванье фарфора —

Ни судьбы, ни с судьбою спора,

Ни отчаянья, ни задора

И ни удали молодецкой.

        И пускай питомец зоилов

        Носит громы на лирных вилах,

        Бурю (якобы) в поле ловит,

        Рвёт, рыча, на груди рубаху, —

        Вот кто пляшет среди фарфора!

        Ан заденет его — не скоро:

        Порешить свою обстановку —

        Не достанет ему размаху.

Вообще же… Взращённому в холе

Скакуну — как не рваться в поле?

Но скакун, испытавший сечу,

Зря не прыгнет ветрам навстречу.

Это бюргеру льстит ужасный

Ураган в байроническом роде.

Но бродяга

Плохой погоде

Не споёт серенады страстной.

        Ах, фарфор на старом камине!

        Уж не бюргерский ты отныне,

        Так как бюргеры переменились:

        Практикуются на ураганах…

        Но поскольку у них такие

        Поразительные стихии,

        Что не только не бьют фарфора,

        А тем пуще оберегают, —