В дыму интриг, убийств и зуботычин

Лишь Летописец сдержан и приличен.

Держись, не падай! Ибо в целом мире

Один за всех ты должен быть логичен.

Когда заносчивость припишут вам лукаво,

Но и на равенство у вас отнимут право

И каждой курице дозволят клюнуть вас,—

Ловите этот час и знайте: это — слава.

Не верь, что постоянство приедается.

Такая мысль ничем не подтверждается:

Когда ж успело б нам приесться качество,

Которое так редко попадается?

Поскольку в историческом потоке —

Не вдруг поймешь — где доблести, где склоки,—

Давай не на историю молиться,

А на ее отменные уроки!

Вбежал и уязвлённо заявил:

«Сальери никого не отравил!»

Возможно. Но спустя два века после странной

Кончины Моцарта — откуда этот пыл?

Бесчинства объясняются войной.

Зловредный нрав — природою дурной.

И только честь ничем не объяснима.

Но верить можно только ей одной.

Они усы и бороды носили, —

Гремящий трагик, романист, поэт…

Но в общем парни — женщинами были;

Ведь женственней души французской — нет!

Весь мир беспечностью они пленили,

Изяществом очаровали свет

И с томной красотой соединили

Девичьей грусти ливневый расцвет.

Одна вспылит, другая прослезится…

Та — ворковать, та — с перстнями возиться,

Подымет эта ближнего на смех…

Учтив, спокоен, храбр, великодушен,

Не столь плаксив, не всем ветрам послушен,

Один Жорж Санд — мужчина среди всех.

Когда выходишь из кино

        В мерцанье вечера сырое,

Лишь краем зренья замечая,

        Что землю снегом замело,

То существуешь за двоих:

        И за себя, и за героя.

Или совсем не существуешь:

        Ни за себя, ни за него.

Ознобом воздух напоён,

        Тоской по Куперу и Грину.

Приторможёнными ручьями

        Бесшумного снегодождя…

Кинематограф, как сова,

        Тебе глядит упорно в спину,

Зелёнолунными очами

        Над городами поводя.

…Как тень жаровни по стене,

        Текли виденья в тёмном зале:

Был полон счастья и печали

        Старинной песенки напев,

Пока не гас на полотне,

        Перерождаясь в ропот устный,

Картины оборотень грустный,

        От превращений побледнев…

Нет! Место низости не тут!

Иллюзион — страна титанов!

Момент — и хоры великанов

Подхватят клич передовой…

Но и случайный в пятке зуд

Здесь облик обретает плотный.

И огонек встаёт болотный —

До колокольни головой!

…То не борцы-тяжеловесы,

То мыслей тёмные процессы!

Мне представали в ходе пьесы

И страхи в латах Жанны д’Арк,

И низкой прозы интересы

В обличье сказочной принцессы…

Искусства дальние экспрессы,

Вы поворачивали в парк!

Угадывалось: близок час,

Как за Джульеттою Мазиной

Пойдут эскортом, цепью длинной

«Блаженных» новые сорта:

Придут бой-золушки, пай-жанны…

Гибрид из бокса и нирваны.

Вся та святая простота,

Что не проносит мимо рта.

…Но зал, как донор-пеликан,

Питал детей своих фантазий;

Стоял, как лекарь, с банкой мазей

Для новых Золушкиных ран…

Устроить Золушку на бал

Толпой пытались персонажи…

А мне от Золушкиной сажи

Хотелось выстирать экран.

(В чём счастье зрителя? Молчать

При хохоте единодушном

Или хихикать одиноко

В молчанье зала гробовом?)

…Как жаль, что Золушка теперь,

Когда на бал бежать ей нужно,

Уж не проходит через стены,

А прошибает стены лбом!

Так, значит, снова — в добрый час?

Съедим горчайшей соли гору,

И выпьем Стикс,

И много сносим

Железом кованных сапог,

Пока простейшее поймём:

Что, подготовленной к отпору,

Железной Золушке —

Не впору

Хрустальный башмачок!

А как растроган был экран,

Что не свята Святая Жанна

(Хотя придумал это сам)!

Она сгорала на костре,

А в промежутках, как на грех

(Что не в пример для Жанны странно!),

Держалась Жанна хуже всех.

А в лучшем случае — как все.