P. S

Я знаю, что имя Игры, которое Галковский использовал в сценарии, реальное: «Galaxy+» (http://klip.pbem.ru/); что в игру эту играет множество интернет-пользователей уже много лет, и сам Галковский был активным ее участником. Я знаю, что существовал сайт «Друг утят», представляющий интересы части игроков. Но в данном случае я пишу о сценарии Галковского как о самостоятельном художественном произведении, к которому интернетовские сюжеты с «Galaxy» имеют отношение косвенное.

«Ура!» в качестве манифеста «Юной литературы»

Сергей Шаргунов. Ура!// «Новый мир», 2002, № 6

Вот текст, изначально претендовавший на выполнение функций эстетического и идеологического манифеста нового литературного поколения. Повесть «Ура!» состоит из небольших главок, в которых автор «исповедуется», формулируя основы, так сказать, новой морали и эстетики.

То есть – по всем признакам явление «молодежной прозы».

(Не путать с исповедальной прозой, которая предполагает наличие индивидуальности, – в «молодежной» прозе наличие авторской индивидуальности только декларировалось, упор там делается на ретрансляции «поколенческого».)

Предполагается, что образ героя-повествователя персонифицирует мироощущение и идеологию нового поколения; так сказать, представительствует от неумолимо надвигающегося на нас будущего.

Возможность оценить человеческий уровень персонифицированного здесь предоставляется нам в первых же абзацах повести. Герой начинает исповедь с самого сокровенного, заветного. С любви. Ему, герою, который очень «юн», но предельно нагружен «взрослым опытом», обрыдли зрелые женщины, надоели каждую ночь новые «мятые тела», – он затосковал по «юной любви»:

...

«… я ищу хорошей пронзительной любви… ей всего четырнадцать, Лене. „Модельная внешность“, – как говорят, чавкая этим определением. Точеная, с уже пружинистой грудью, с огромной усмешкой серых глаз, и с тонкими скулами, и крупным ярким пузырем губ».

Вот они, параметры «хорошей пронзительной любви», запомни, читатель: точеная фигурка, пружинистая грудь, яркий пузырь губ и так далее (если забудешь, включи телевизор, увидишь в рекламном клипе). Это, так сказать, светлая, радостная любовь. А нерадостная, не светлая – когда параметры не те:

...

«Раньше у меня была мучительная любовь к задастой Алисе».

То есть с «любовью» в тексте все очень просто. Главное – не грузить себя посторонним.

Но не будем обижать автора, есть там, в любви к точеной пружинистой Лене, и духовное, возвышенное:

...

«Дело в том, что она еще девственница».

Так и написано: «еще». Действительно… в четырнадцать-то лет… с ума сойти можно…

Только не подумайте, что это «еще» случайно вырвалось у автора. Тут – концептуально-идеологическое. Действительность, или то, что герой-повествователь описывает нам в качестве таковой, отвратна, патологична – состоит из пидоров, наркоманов, безногих сексуально озабоченных девиц, похотливых теток; стелется под потолком всяких ОГИшных заведений табачный дым, пахнет развратом, марихуаной, сидящие за столиками патлатые гуманитарии-разночинцы безостановочно пьют пиво, «несвежие волосы свисают в кружки…», и никто даже не подозревает, как замечательно быть здоровым, трудолюбивым, патриотичным, есть простую еду, носить простую одежду, сливаться с природой и тосковать по «юной любви». И, соответственно, автор-повествователь послан в этот мир – открыть глаза людям на «красоту положительного», стать очистительным громом-молнией, провозгласить свое «Ура!». Тут я должен сразу объяснить, что это значит в повести. Цитирую:

...

«Происхождение „ура!“ – тюркское. Переводится: „Бей!“. Это „ура!“ меня с детства занимало. Яростное как фонтан крови. В этом слове – внезапность. Короткое, трехбуквенное. Все же захватчики принесли нам простор и поэзию. Мистика простоты. Заряд энергии».

Можно сказать, что весь текст Шаргунова – сплошное «ура!».

Автор темпераментно перечисляет, что он любит и что не любит.

Не любит «тупорылых богачей», «жующие морды», задастую Алину, наркоманов, гомосексуалистов, курильщиков, любителей пива, гуманитариев (и отдельно – гуманитариев-разночинцев), средний класс, ментов (хотя иногда любит), московских диджеев, жвачку и т. д.

Любит бег и морозный воздух, здоровье, белую рассыпчатую картошку с соленьями, «юную любовь», черникумалину, простого мужика, понятные «народу» попсовые песенки, рукавицы, шерстяные носки, необывательский секс, людей в униформе, рыбу любит, но «не вареную» (и это тоже концептуально – «хладнокровная, полная речных бликов подводных, у нее суть водяная… Вываренная, приобретает особую заумь») и т. д. Любит кричать «Ура!» всему и всем.

Вот, скажем, разговаривает он с черноволосой редакторшей, а в голове у него вздымается могучая русская песня про дубинушку, про «эй-ухнем», так бы вот и разнес эту чернявую. Она ведь, редакторша, отклонив его текст, ждет, что «я, юный, заплачу». Но не на того напала. Он – повествователя в тексте зовут Сергей Шергунов – не заплачет, он не той породы, он крепок и силен, он по утрам «жгуче отжимается», а в море «делает сильные заплывы», он не курит, и потому – «читатель, позови свою волю! Прикинь, мы с тобой будем драться. У тебя легкие, у меня дыхание громадное, простор»; наш герой вообще ничего не боится, «героям же смерть не страшна. За тело свое не тревожусь» (так в тексте). Наш герой «зло озирает мир», в котором равным себе он согласен признать разве что только море, подмигивающее герою: «Отомсти! Отомсти!». Он кого угодно «раздавит своим быстрым взглядом, размажет по потолку». Герой призван принести в этот мир Силу и Простоту, которые не снились всем этим «ущербным, неэстетичным, мелкорасчетливым распаденцам». Им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни, гром ударов их пугает. А шаргуновского героя – нисколечко.

Ну и, соответственно, герой Шаргунова – а он еще и литератор – объясняет свое отношение к литературе:

...

«Мне говорят, литература, литература… Крик „ура!“ – это, я понимаю, искусство… перед глазами вспыхивает широкое поле, заваленное трупами азиатов, стрелы, обломки копий. Вонь. И заря алеет…. Но ведь пили вина из черепов врагов. Пировали среди трупов. Сам пир отражал недавний бой. И жар, и лязг, и кипение! Зверство! Мясо дымилось… Текли красные струи вина…»

Жутковатое, надо сказать, чтение. Я, например, ежился (впечатлителен, наверно), но – недолго. Отпустило, когда дошел вот до этого пассажа:

...

«Читатель, я свой гардероб пересмотрел. Отстой один! Винная кофта с вырезом, белые штаны-шаровары. Я отказываюсь от отстоя – от кофточек пестрых, от всяких обтягивающих штанишек. Все это ядовито. Я чувствую, что одежда должна переливаться в природу… Но не грубо надо сливаться с природой, а проникновенно».

То есть вот оно, последний выбор, последний решающий бой – гордо и непреклонно: отказываюсь от отстоя, не надену больше обтягивающие штанишки! И про слияние проникновенное с природой – тоже что-то страшно знакомое. По телевизору видел – сидела в экране раскормленная тетка лет сорока в ядовито-желтом с тяжелыми кольцами на пальчиках-сардельках, изо всех сил удерживая на лице инфернальное выражение, – очередная Сударыня Лидия или Сударыня Анастасия, ясновидящая и целительница, – и говорила о мистических лучах из космоса, о том, как излечивают наши души и тела эти космические лучи, соединяющие дух наш и плоть с высшей – и тут она не выдержала, ясновидящая, своей инфернальности – космЕТИЧЕской мудростью.

Вот оно! Косметика. Не надо пугаться мальчика с его раскидистыми декларациями про дубинушку, про сладострастность зрелища мертвых азиатов, про кипение крови и гнусность гуманитариев. Это все – «прикид». Носят сейчас такое. Простое. Доступное пониманию – прическа под ноль, ботинки самые дешевые, но крепкие, с толстой подошвой, чтобы «ура!» было удобнее делать; с пивом, правда, еще не доработали, пьют по-прежнему много, зато с любовью к попсе все в порядке, простая песенка про роковую пятнадцатилетнюю путанку или про вожделенную «малолеточку» – это нам в жилу!