Правда, вскоре после риторического вопроса «дипломату» пришлось заняться своим прямым делом, а не патриотическим воспитанием выступающих. Гайдара отвезли в больницу, и сотрудники организовали дальнейшую эвакуацию его в посольский дом, затем и в Москву. Вроде бы все завершилось благополучно.
Но послевкусие осталось – и не проходит. Несмотря на внушительное количество лучшего в мире, по-моему, пива «Гиннес», закупленного мною в «Duty-free» дублинского аэропорта.
Должна сказать, что я вообще не очень люблю употребления слов, связанных со смертью, в заглавиях книг. Это схоже с тем, как не любят артисты ролей, связанных с «покойницкими» делами и ритуалами. Поэтому слово «гибель» из названия книги при переиздании предлагаю Егору Тимуровичу изъять. Заменить чем-нибудь другим. Так, на всякий случай. Из суеверия. Империя мстительна – даже вроде бы претерпевшая «гибель».
P.S. Написано это было мною в 2006-м. Теперь, когда Гайдар умер, слова/совпадения мне кажутся еще более тяжелыми.
Кино вместо праздника
Много телеинтерпретаций классики? Нет, все-таки мало – на фоне русского культурного наследия, которое исчерпать невозможно: первый ряд, второй ряд, третий ряд… Да и первый не исчерпан – весьма прибыльное, что показывают рейтинги, и весьма полезное, просветительское, дело перевода русской классики на телеэкран только начато. Выстраивается пока не очень большой и разнобойный ряд – от «Мастера и Маргариты» и «Доктора Живаго» до теперешнего «Тихого Дона». На самом деле общество зрителей, сменившее (исторически) общество читателей, получает суррогатную историю в виде смеси, в которой присутствуют и «Дети Арбата», и «Московская сага», и «Двенадцать стульев». Все смешалось в доме Обломовых. То есть в нашем, отечественном доме, разумеется, доме с телевизором. «И все это наша история», как однажды произнес президент. Сначала ее заменила худ. литература (потому что историкам профессиональным история была запрещена), а теперь – ТВ, где уже прописался хоровод «кремлевских жен» и главной жены «в постели со Сталиным» (представьте себе на мгновение, что на немецком ТВ без конца крутят кино про дам фашистской верхушки).
Конечно, грустно, что более десяти лет отснятый Бондарчуком и его командой материал пролежал под спудом, но «Тихий Дон» появился именно в нужное время.
При помощи телевидения (сериалов по преимуществу) сегодня создается новая виртуальная история страны. Меняется общенациональный календарь, перекраиваются события, перекрашиваются даты. Назначаются новые праздники, которые приживаются (если приживутся!) с трудом, поскольку назначить-то их назначили, в календарь вписали, а сценарий их проведения и не придумали. Зато придумали идеологию. Как раз накануне устроили всероссийское обсуждение – кого считать «коренным населением». А еще в течение нескольких недель подбавили антигрузинскую истерику. А еще перед этим – запреты на вино из Молдавии и Грузии (чем, интересно бы знать, сегодня травит себя «коренное население»?). Как известно, дело, выпущенное из одних рук, немедленно подхватят другие; и вот вместо демонстраций стариков-коммунистов на 7 ноября власть получила настоящую головную боль в виде молодого «Русского марша» 4 ноября. Установками и переустановками праздников занимались политтехнологи, а у них плохо с воображением – дальше собственного кармана они, как правило, не видят.
И вот в эту отмененную дату 7 ноября вместо праздника Великой Октябрьской социалистической революции народу предложили кино: фильм знаменитого советского кинорежиссера и лауреата Сергея Бондарчука по знаменитому роману самого знаменитого советского писателя Михаила Шолохова. Еще и нобелиата. Еще и со скандальным шлейфом – как вокруг самого «Тихого Дона» (скептицизм «Стремени „Тихого Дона“», текста, принадлежащего перу А. И. Солженицына, разделяют некоторые исследователи-литературоведы), так и вокруг самого Шолохова. Мне в принципе все равно, кто на самом деле написал этот роман – предположим, что это и впрямь первый в истории нашей словесности роман, не являющийся плодом ни великой дворянской, ни серебряновечной культуры; роман о народе, написанный изнутри народа. Если это так, то не было в истории советской литературы такого яркого примера творческой деградации писателя. Если вспомнить Шолохова на протяжении лет – от послевоенного времени до кончины: спуск в объятиях советской власти. То же самое можно сказать о режиссере Бондарчуке – хотя его изначальный талант, его дар был не столь оглушителен и не столь (потому) круто шел вниз, но последняя работа свидетельствует о тяжком творческом кризисе (вряд ли Федор Бондарчук умудрился бы ее так испортить).
Зрителю (на 7 ноября, повторяю) был предложен олеографический вариант нашей истории в картинках «любовного» комикса. Не буду о неправильном кастинге. Не буду о том, что сам «язык тела» иностранных артистов, их жестикуляция и мимика глубоко чужды для столь изначально народного текста, каким является «Тихий Дон». Что и казаки-то здесь получились как из плохого этнографического музея – с их декоративными хатами, опереточными костюмами и пародийным «шо».
Само появление картины на телеэкранах было обставлено не только задействовавшей все ресурсы Первого канала пиар-компанией – от познеровских «Времен» до полудетской утренней программы «Пока все дома». Само появление было подобно чуду и как будто специально вписывалось в острый общеидеологический контекст: злобные западные силы, какой-то Кощей бессмертный держал наше национальное достояние у себя в темнице. А теперь оковы пали, наш доблестный Георгий деву (то есть фильм) от западного дракона освободил. Такая вот мифологема – в разгар кампании по объединению здоровых патриотических сил с отсечением радикальных как слева, так и справа. И все это очень хорошо бы складывалось, если бы действительно внутри было «чудо», спасенное от мерзкого Кощея. Но вот «чуда»-то и не произошло, в чем и проблема, откуда и разочарование.
Начинают приходить в голову совсем крамольные мысли о том, что соцреалистическая экранизация Сергея Герасимова была глубже; что ненавистная националистам Аксинья Быстрицкой или Цесарской несравненно точнее, ближе – и к роману, и к ощущению родной истории, в которой и «Аксинья», и пастернаковская «Лара» – образы распятой России XX века, а не просто сексапильные бабенки.
Я открыла первую часть «Тихого Дона» 1948 года, издательство ОГИЗ. Пожелтевшая тонкая бумага, почти газетная; ясный, хорошо читаемый шрифт; никаких иллюстраций – кроме скромной графики на титульном листе (Аксинья и Григорий). Конечно, текст, сам текст, по сравнению с которым бледнеют все кислотные цвета бьющей в глаза телекартинки. Причем, скажу прямо, я себя к поклонникам этой прозы не отношу, но это мое личное дело, вернее, дело моего личного вкуса, – однако текст-то удивительный, никакому Алексею Иванову с его «Золотом бунта» и не снился такой уровень якобы узкой, «казачьей» речи! Но вырванные из текста фразы, подвешенные голосом Никиты Михалкова над олеографической картинкой, никак не адекватны зрелищу.
«Она не русская, а французская актриса; да разве казачка будет среди дня ходить с распущенными волосами?»
«А он вообще гомосексуалист – кривится при виде женщин, что Аксинья ему, что Наталья!»
Вот это все глупости и полная ерунда. Никто из так говорящих не вспомнил знаменитый анекдот об актере, приходящем к любовнице в образах Отелло, Гамлета и т. д., – «а натурально я импотент».
Никакого отношения исполнение ролей и режиссура к национальному происхождению артистов и режиссера, а также к их сексуальной ориентации, не имеют. Дело не в национальности – дело в таланте.
Потеря лица русской национальности
«Мне Грузии не обойти в дальнейшей работе», – замечал Борис Пастернак в одном из своих писем начала 30-х. Без Грузии невозможно было обойтись всем нам: так или иначе, плохим или хорошим, талантливым или не очень, но – участникам хоть какого-то культурного процесса 70-х – начала 80-х годов прошлого века. Грузия, ее именно что современная, а не только древняя культура, демонстрировала, что плодотворность развития нового искусства возможна и осуществима. Более того: Грузия, ее культура, деятели этой культуры давали интеллектуальное и культурное убежище людям «из центра», дабы уж совсем не погас взаимообмен мыслями, соображениями, идеями и, как нынче бы сказали, проектами. Борис Пастернак уехал летом 1931-го с Зинаидой Нейгауз в Грузию – «и мы получим этот рай». А в конце жизни, во время травли (посленобелевской), провел несколько недель у Нины Табидзе и крикнул ей с подножки поезда, возвращаясь в Москву: «Поищи меня у себя дома!». Самарий Великовский защищал свою диссертацию по французскому экзистенциализму в начале 70-х, разумеется, в Тбилиси. С конца 70-х русский десант в лицах Владимира Лакшина, Галины Белой, Булата Окуджавы, Татьяны Бек, Аллы Латыниной, Олега Чухонцева, Андрея Битова (и я там была) дважды в год высаживался – не в сезон – на побережье Пицунды или Кобулети, чтобы провести дискуссии, обсудить новые тексты. Процитирую еще одного поэта: «Если выпало в империи родиться, лучше жить в провинции у моря…» И действительно: может быть, это сопровождалось обманным чувством-впечатлением, но свобода нас встречала уже у самолетного трапа. Кто забудет, тот предаст самого себя. Читали в подстрочниках, тщательно подготовленных к каждой встрече Главной коллегией по переводу и взаимосвязям между литературами (руководителем был один из умнейших людей нашего времени, Отар Филимонович Нодия, кстати, отец Гии Нодия, известного современного философа), романы Чабуа Амирэджиби, Отара Чиладзе, рассказы Гурама Допанашгвили, стихи… о стихах грузинских поэтов, которых переводили лучшие русские поэты всех времен, от Пастернака и Тарковского до Ахмадулиной и Чухонцева, отдельная речь. Именно здесь, на знаменитом нашем семинаре, под шорох волн, на пицундском берегу нам с Галиной Корниловой впервые рассказали сюжет «Покаяния» Тенгиза Абуладзе.