Что же такого сделать «высокой» литературе, чтобы спрос на нее опережал предложение? «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи» – сегодня эта поговорка звучит более чем актуально. Творческая жизнь и, если можно так выразиться, путешествия большого музыканта четко запланированы на несколько лет вперед. В творческой жизни больших поэтов нет никаких планов, кроме стихописания, а это – в руце Божьей. Скажу только, что ритуалы уважения и признания, которыми вынуждены приветствовать «высокую» музыку даже те, кто в ней ничего не смыслит, заставляют по-новому взглянуть на иерархию в культуре.
Что же касается самой пасхальной недели, то это один из примеров того, как светское искусство, воспользовавшись возможностями выхода к публике в один из самых больших и ярких религиозных праздников, преподносит и превозносит себя, присоединяя к своим возможностям «силы небесные». Гергиев – замечательный дирижер самой жизни, умный (и не посторонний!) музыкальный менеджер. К своим проектам он, кажется, сумел подключить и Господа Бога. Или наоборот. Не суть важно, кто кого пиарит. Важно, что силы эти выступают вместе.
И еще об одном.
Литературу как искусство слова с его возможностями хотят присвоить (и, не будем скрывать, легко присваивают) для пропаганды разные силы, не исключая и религиозников. Ничего нет слабее стихов и прозы, написанных по религиозным рецептам. Литература, хранительница ценностей иудео-христианской культуры, прячет их глубоко.
Особый вопрос – об отношении к религии так называемого образованного слоя. Беседуя с Л. К. Чуковской (запись от 1 июля 1961 г.) о своих стихах («Софокл»), не понятых Чуковской, Ахматова замечает: «Просто у вас нет слуха к античности. Для вас это пустое место <…>. А это должно быть внутри, вот здесь, – она показала на грудь, – этим надо жить…» Далее Лидия Корнеевна размышляет: «…Я ведь человек „грязно необразованный“, как говорит о себе кто-то из героев Достоевского, [но ведь вот] Библию я знаю худо, и более чем худо знаю – она для меня мертва…»
При всем голоде, зафиксированном рейтингом фильма П. Лунгина «Остров» и продажами романа Л. Улицкой «Даниил Штайн, переводчик», надо понимать, что дело это хоть и соблазнительное, но опасное – претендовать на нечто «духовно-христианское» (как и вообще обозначать «духовку»). Пастернак написал свои стихи к «Доктору Живаго» тогда, когда делать это было категорически нельзя. А сегодня – можно! нужно! приветствуется. Особый и болезненный, как показало письмо «академиков», вопрос – вопрос о настойчивой клерикализации общества. Она идет, и у нее есть и весьма неприятные, настораживающие особенности. Одна из них – стремление взять искусство на службу.
А литература должна поступить иначе. Как поступила музыка в лице Гергиева. Присоединить светскую радость к светлому празднику.
Кто не спрятался, я не виноват
Следуя кутузовской тактике, москвичи оставили город. А меня дернуло 5 мая заехать на Пушкинскую. По Тверской – душ из десяти поливальных машин, растерянные прохожие спасаются по подворотням и прячутся в переулках. В Интернете ждал другой холодный душ: в обжитом интеллектуалами «Фаланстере» обыск. Прибавлю к перечню впечатлений и «несогласных», на всякий случай запрятанных в кутузку – как проститутки на время московской Олимпиады. Город вымер – но предстояла не Олимпиада, а инаугурация всенародно избранного президента и следом за ней – весенний парад.
Москвичи оставили свой город вопреки решениям властей о «рабочей» неделе между майскими праздниками. Уехали – или отсиделись по домам, как оккупированные. Попряталась и так называемая элита – ни проблесковых маячков, ни сирен. Зато когда высокие золоченые двери в кремлевских хоромах открылись, тут-то и стало понятно, кто где: в Кремле. Президент присягал двум тысячам четыремстам приглашенным. Но вот что удивительно. Проезд камеры по красной дорожке запечатлел лица не столь любопытствующие и угодливые, сколь усталые. Стояние в трехчасовом ожидании на пронизывающем ветру под майским, но все же снегом не украсило ожидавших. Даже стойкий и весьма прокремленный депутат и политолог Сергей Марков в вечерней беседе на радио «Свобода» весьма нелестно прокомментировал проявленную о людях заботу. Тем более – людях выдающихся(а на торжества были приглашены только выдающиеся, – кто же, кроме выдающихся,занимает сегодня Думу, Федеральное собрание и Общественную палату?) Выдающихся ведь точно могли простудить. Представьте себе сюжет: пришел чиновник на инаугурацию, простоял на ветру в пиджачке своем трехтысячедолларовом, простудился, от расстройства восстал на начальство, как Марков, – и умер. Сюжет чеховский. Впрочем, оставим мрачные предположения.
Главным качеством действа была его гламурность (как-то сбоку дополненная службой патриарха перед новоявленным главой государства в кремлевском соборе). Гламурность, стомильонно оттиражированная ТВ-картинкой. Операторы начиняли кадр золотом сколько могли. А в «знаках и символах» – оттянулись; я бы отметила картинку двух медальных профилей, начеканенных один на другом.
Присягу много лучше было бы дать на площади, не тасуя представителей безликой бюрократии. Но вот президенты, опять оба и сразу, стоят на подиуме перед своей публикой (какая уж есть), произносят по очереди подобающие моменту речи, все происходит в хорошем темпе, церемония близится к концу. В завершение грянул гимн, запел невидимый хор. Пел он очень старательно, к хору претензий нет: поют, что дают. Вопрос к элите: никто не запел. Ни у одного не дрогнули лицевые натренированные мускулы (хоть бы губа пошевелилась)… Молчали пиджаки, молчали редкие среди пиджаков розовогрудые платья. Молчали президенты – и тот, что слева, и тот, что справа. Так и простояли, – пока исполнители исполняли.
И я поняла, что двое в темных костюмах тоже терпеливо исполняли – то, что им было расписано: куда ступать и когда идти.
И только про гимн им никто не сказал, что его следует петь.
В результате гимн в очередной раз был исполнен как концертный номер.
По этому же принципу, принципу концерта, прошел и военный парад 9 мая на Красной площади: комментаторы настойчиво обращали внимание на новую форму каждого рода войск, на цвета и конфигурации головных уборов. Перед всем миром возили «фавориты», «тополи»; как объяснили комментаторы, «дозаправлялись» в воздухе над Москвой бомбардировщики: двадцатиметровая резиновая кишка болталась в воздухе и портила картинку. Некстати вспомнился Бродский: «Лучший вид на этот город – если сесть в бомбардировщик». Военно-цирковое представление завершилось разводом полутысячного военного оркестра. Это был балет, а не день окончания войны, унесшей более двадцати миллионов жертв.
Государственные ритуалы – что 7 мая, что 9-го – все более превращаются в зрелища, в культурные «мероприятия». Реальное содержание событий заменил концерт. В этом смысле все совпадает с исполнением песен военного времени современными поп-певцами: для составителей и режиссеров кремлевской сборной солянки все едино: реальная это песня или шлягер из позднейшего кинофильма. Да и ряженые исполнители сколь ни стараются, не могут спрятать свои рефлекторные подергивания, а вольные позы, демонстрируемые Машей Распутиной, намекают на совсем иные смыслы, чем те, что таятся в «знаках и символах» песен Великой Отечественной.
Хочу быть правильно понятой: принадлежа к поколению «детей 1945 года», благодаря этим песням я возвращаюсь к молодым еще родителям, к памяти о фронтовиках. Но только в случае, если исполнение звучит аутентично. А в случае с «Распутиной и другими» меня настигает не только эмоциональный ступор (как и у изумленных столь необъятно эластичными трактовками старичков, с сочувствием наблюдаемых мною среди публики), но и прямая оскорбленность. А дети? Дети в буденновках с удовольствием поют: «Шел отряд по берегу, шел издалека, шел под красным знаменем командир полка» и размахивают при этом красными флагами. Печальный Евтушенко прочел стихи о том, как и куда пропали «комиссары в пыльных шлемах» – эти строки наши патриоты язвительно поминали Булату Окуджаве. Так господа или все-таки товарищи; гражданская война – хорошо или плохо; хороша ли страна Болгария для России сегодня, когда они, природные славяне, уже в НАТО, – а Грузия, туда стремящаяся, однозначно нехороша… Все эти вопросы остаются без ответа. Концертное исполнение нашей истории (и современности) показывает (в своих знаках и символах), что страна, разделенная на зрителей и исполнителей, еще ничего до конца не отрефлектировала и пребывает в состоянии культурно-исторической раздвоенности. И пока это состояние будет продолжаться, никто, кроме хора исполнителей, гимна не споет. Чтобы от души и сердца, сердца, а не по обязанности и за отдельный концертный гонорар. Народ безмолвствует. Или покидает свой город.