Чего, однако, нельзя сказать о Саре — та палец о палец не ударила, чтобы пресечь попытки дочери казаться старше своих лет. По правде говоря, она, наоборот, поощряла это стремление, раньше времени выталкивая дочь во взрослую жизнь.
«Я хорошо помню то время, когда Элизабет было всего тринадцать лет, и она отправилась в Вашингтон, чтобы вместе с миссис Трумэн в Белом Доме начать «Марш десяти центов», — вспоминает одна из ее знакомых. — Сара нарядила девочку в черное бархатное платье, белую шубку и нейлоновые чулки без шва. Разумеется, сама Сара красовалась в нарядах, более приличествующих инженю, но зато Элизабет у нее смотрелась скорее как девица легкого поведения, из числа тех, что играла Джоан Кроуфорд».
Подобно тепличному цветку, который искусственным образом заставляют раскрывать лепестки, Элизабет также расцвела до срока. К пятнадцати годам она оформилась в жгучую красотку, чья экзотическая внешность наводила на мысль о каких-то чувственных сладострастных тайнах. Писатель Дж. Д. Сэллинджер, увидев ее впервые, был сражен наповал:
«Она самое прекрасное создание из тех, что я когда-либо видел за всю мою жизнь», — произнес он.
Как-то раз Элизабет, нарядившись в одну из своих соблазнительных блузок, маясь бездельем, сидела в столовой за детским столиком, когда к ней подошел фотограф из какого-то журнала и поинтересовался, можно ли будет сделать ее снимки в купальном костюме. Элизабет повернулась к матери, чтобы узнать ее мнение.
«По-моему, это было бы просто чудесно», — отозвалась Сара и принялась уточнять детали сеанса фотосъемки на пляже. Элизабет позировала в белом закрытом купальнике, и фотограф нащелкал. около ста снимков, один другого лучше.
«У вас просто нет неудачных поз, — сообщил он ей. — Собственно говоря, вы самая прекрасная женщина из тех, что мне пришлось фотографировать, а я, можно сказать, перефотографировал всех красавиц мира».
«Ой, подумать только! — радостно заверещала Элизабет. — Ты слышала, мама? Ты слышала, что он сказал? Он сказал, что я самая...»
«Разумеется, мой ангел, я все слышала», — ответила Сара и поспешила повторить сказанное фотографом своей приятельнице Хедде Хоппер. На следующий день в газетной колонке мисс Хоппер появилось сообщение о том, что пятнадцатилетняя Элизабет Тейлор — первая в мире красавица.
Сара поддерживала постоянную связь со всеми ведущими голливудскими «золотыми перьями» того времени, но Хедда Хоппер пользовалась у нее особой симпатией — именно к ней она обращалась в первую очередь. (Незадолго до пятнадцатилетия дочери Сара приболела и была вынуждена написать мужу, умоляя его вернуться — почему бы им не попробовать восстановить былые отношения. Движимый чувством долга Фрэнсис Тейлор вернулся к постели больной супруги, дабы взбодрить ее и утешить, а затем согласился на примирение. На следующий день он прочитал обо всем этом в газете. Заголовок гласил: «Родители Элизабет Тейлор воссоединились» — и далее мелким шрифтом шла подпись — Хедда Хоппер).
Желая как следует нагреть руки на самой свежей розе в своем саду, «МГМ» забросила сей распустившийся цветок в картину «Свидание с Джуди» — слащавый мюзикл, задуманный как реклама для хорошенькой белокурой певички по имени Джейн Пауэлл. Элизабет получила в нем второстепенную роль красивой юной девушки из зажиточной семьи, однако не по годам избалованной и испорченной. То была роль «богатой девушки», которую за многие годы она еще доведет до совершенства.
По воспоминаниям Сары Тейлор, «Свидание с Джуди» стала той картиной, благодаря которой ее дочь из кинозвезды-ребенка превратилась в экранную соблазнительницу.
«Это было начало ее перевоплощения в объект всеобщего поклонения».
Сара была права. «Нью-Йорк Геральд трибьюн» писала, что некогда милое дитя из «Нэшнл Велвет» куда-то исчезло, уступив место «настоящей, неподдельной, стопроцентной певунье-сирене, перед которой открывается новая карьера».
Несмотря на все хвалебные отзывы, пятнадцатилетняя первая красавица мира все еще не имела кавалера. Она по-прежнему кокетливо стягивала с плечика блузку, повыше вскидывала юбки или туго затягивала талию, дабы продемонстрировать достоинства фигуры. Ее настырная мамаша купила ей черное вечернее платье без бретелек и даже разрешила каждый день красить губы — но увы, никто до сих пор так и не клюнул на эту приманку.
Наконец, совершенно отчаявшись, Сара попросила своего семнадцатилетнего сына Говарда, который в ту пору учился в школе Беверли-Хиллз, привести домой кого-нибудь из своих школьных друзей, чтобы они познакомились с Элизабет. На что Говард ответил, что его друзей кинозвезды не интересуют. Сара не отступила. Она даже устраивала пикники с вылазкой на природу или на пляж, чтобы только привлечь товарищей своего сына. Но все ее старания оставались безрезультатными. Парни попросту игнорировали Элизабет.
«Помнится, Элизабет по выходным приходила ко мне домой и сидела у меня часами, мечтательно сочиняя истории о всяких там красавцах-принцах, — вспоминает подруга детства Гейлин Макклюр. — В ней было слишком много детского и наивного. Когда я брала ее с собой на вечеринки, она не знала, как ей держать себя с мальчиками».Все это время Элизабет проводила долгие часы в полном одиночестве, лежа на кровати и предаваясь мечтам. Она играла в воображаемые игры со своими животными, вереща, как белка, или же насвистывая, как птичка. Найдя надежное убежище в мире фантазий, она не могла уже обрести уверенности в себе вне его. Элизабет читала комиксы «Арчи» и жадно проглатывала любые журнальные статьи, посвященные кинозвездам, их шикарным особнякам, нарядам, мехам и драгоценностям, это дешевое чтиво и стало краеугольным камнем ее образования, в то время как киноленты сформировали ее взгляды на любовь, романтические увлечения и нормы поведения. Как-то раз Элизабет призналась одной из живущих по соседству подружек, что после своего первого экранного поцелуя в «Цинтии» она каждый вечер «упражняется в поцелуях» с подушкой. А еще она «упражнялась в позировании» — сидя напротив зеркала, она часами «примеряла» к себе разные выражения лица, позировала и надувала губки. Однажды она ошеломила фотографа неожиданным вопросом, явившись на сеанс в обтягивающем свитере: «Какой вам сейчас нужен от меня вид — такой, который бы говорил, что я жду-не дождусь, когда же пролетит время?»
Элизабет буквально помешалась на любви — она частенько рисовала себя в объятиях мужчин и сочиняла мечтательные вирши. Сара, как правило, уничтожала эти мрачные произведения, отражавшие отроческие грезы ее дочери, однако позволила кое-кому из писателей взглянуть на менее пессимистичные из творений Элизабет. Одно из них называлось «Мой первый поцелуй». Другое — «Любить тебя».
Любить тебя.
Любить тебя.
Не это ли блаженство,
И когда наши сердца обменяются нежным поцелуем,
Я узнаю, что такое счастье.
Но я буду еще счастливее,
Если ты полюбишь меня,
Если только ты полюбишь меня.
«В то время я много читала, писала маслом, рисовала, — вспоминала впоследствии Элизабет. — Как мне кажется, все это помогало мне убежать от действительности. Я не вылезала из кинотеатров. А еще для меня многое значила езда верхом — с одной стороны, ты один, но рядом с тобой друг, верное тебе животное».
Сара по-прежнему оставалась лучшей подругой дочери и ее постоянной спутницей.
«Мы с Элизабет столь близки, что иногда мне кажется, что мы с ней один человек», — признавалась Сара.
«Я делилась с ней всеми мучившими меня внутренними страхами», — признавалась Элизабет.
Но самым большим ее опасением 1947 года было то, что у нее никогда не будет кавалера. Элизабет совершенно извела себя переживаниями по этому поводу, ее мать тоже была почти на грани паники.