Вся эта безысходность, никак не вязалась с началом быстрого промышленного подъема в центральной России, где в наиболее важных отраслях, завершался промышленный переворот. Набирала обороты тяжелая промышленность, шло создание металлургического района на юге России, а на Донбассе были открыты огромные залежи железной руды и угля. Стремительно увеличивалась добыча нефти в Баку…

– О чем задумался, офицер? – крикнул Георгий, ловко управляясь с ездовыми собаками. – В живых остались и, слава Богу! Дуван вон, какой захватили, радоваться надобно, а ты все хмуришься. Там ведь добра, наверное, считать начнешь, не пересчитаешь!

– Да, уж добра там много – это правда, – кивнув, отозвался поручик. – И все это добро, я обещал отдать капитану Джексону, за то, что он со своими матросами наших полчан выведет.

– Так вот и я про то же! Обоз никакой по Славянке не идет, а старина Джексон сидеть на мели будет до самой весны. Смекай, офицер, как дуваном английским распорядишься, покуда его северные ветра не разбили о камни.

– Георгий дело говорит! – крикнул Петруха. – Товар забирать с посудины надобно, а не то пропадет безвозвратно! Где же это видано, что бы такой» зипун» хоронить так бездарно.

– За товар переживаете? – усмехнувшись, уточнил Орлов.

– А как же! – выпалил Петруха. – У нас со стародавних времен, к добыче бережно относились. Да и урядник не даст соврать, у них ведь тоже когда-то это был главный промысел. Верно, я говорю, казак?

– Было дело, – отозвался тот, – добычу военную делили среди казаков. Погибших тоже не обижали, отдавая их долю родственникам. Про монастыри с храмами опять же не забывали, из пушек захваченных колокола лили, дабы звенели они во славие православное.

Орлов устало посмотрел на Георгия, стоящего сзади на полозьях возка и, кивнув, проговорил:

– Ну, если правда окажется, что обоза нет никакого, то забирайте все на свою слободу, нам с урядником оно за ненадобностью. Пусть добро это иноземное, прорастет, на сей земле для нужд православных, глядишь, еще и город когда-нибудь возникнет на месте вашей слободы.

– Ну, спасибо, офицер, за подарок царский! – закричал Георгий улыбаясь. – Поспешайте, собачки, до дому с новостью доброй! Ха! Ха!

Уже ближе к вечеру, за очередным поворотом, гости увидели в распадке десятка четыре ладно рубленых домов в полтора этажа. Каждый, из которых имел крытый балкон, открытое крыльцо с перилами, а во всех окнах стояло настоящее стекло. Крыши домов были двухскатными, крытые тесом, резные наличники на рамах за которыми угадывались нарядные занавески, которые создавали какую-то домашнюю, мирную атмосферу. Словно и не касалось, все происходящее вокруг жителей этой слободы.

Из подсобных построек, стоявших чуть поодаль от жилых домов, доносилось разноголосое блеяние коз, а на открытой воде небольшого, круглого озера, теснилось и крякало огромное количество гусей и уток.

– Вот так и живем! – прокричал Георгий. Пытаясь перекричать лай и повизгивание собак.

– Ни частокола, ни сторожевых вышек? – пробормотал Степанов, качая головой.

– А к чему нам за забором прятаться? – крикнул Петруха. Останавливая свой возок у одного из домов. – Индейцы ведь, в своих деревнях так же живут, а зверье слободу из-за дыма да собачек, стороной обходит.

– Ладно тебе, Петруха, разговоры разговаривать, – махнул рукой Георгий. – Покличь ко мне всех мужиков, кто не на промысле, да баньку пусть позлее протопят! Гостей пропарить надобно, да под еловые венички, что бы вся хворь из них выскочила! Марфе своей скажи, что бы разносолов наших, на стол подала, да с водочкой, самой лучшей! А я покуда гостей на постой определю в гостевой дом.

Гостевой дом, с жарко протопленной печкой, куда определили на постой Орлова со Степановым, представлял собой вполне цивильное помещение, с дорогим буфетом, столами и стульями на первом этаже. С самыми настоящими металлическими кроватями, с пуховыми перинами и подушками. На которых после бани и сытного ужина, переодевшись в чистое нательное белье, забылись в глубоком сне, измученные тяжелым переходом гости. Они, наконец, то вышли к своим, к русским поселенцам, к тем не многим кто решил остаться на уже проданной, но не ставший от этого чужой земле.

Проснувшись на следующий день, Орлов спустился по скрипучим ступенькам на первый этаж, где вокруг самовара хлопотал старик Михась, которого в слободе поставили за его преклонный возраст, служить в должности коридорного при доме для гостей. Стриженный под горшок, в старенькой косоворотке, перехваченной поясом, в шерстяных штанах, заправленных в сапоги, он хитро улыбнулся при виде гостя и кивнув в знак приветствия проговорил:

– Ох, и сладко спали, ваше благородие, почитай до обеда. Намыкались видать крепко с казаком, коли спите как младенцы.

– Это ты, верно, подметил, старик, – проговорил осипшим от сна голосом поручик. Глядя на циферблат больших настенных часов.

– Ну, вот и ладненько, можете умываться и к столу. Чайку откушаете с шербетом иноземным, да я вас к Ивану в хату отведу. Он за старосту у нас тут. И он строго настрого наказал, сразу, как почаевничаете к нему проводить вас. Вчера то его не было, когда вы пожаловали. После парной вчерашней, под веники еловые, смотрю, посвежели вы, да и казак сказывал, что ревматизма его ломоту свою прекратила – это хорошо. Да и микстуры наши природные с мазями вас быстро на ноги поставит. Природа она мил человек, от всех хворей излечить может, знать токмо надобно, что от чего принимать.

– Мне про это аулеты частенько говаривали, – отозвался Орлов. Застегивая широкий кожаный ремень, с револьверами в кобурах по бокам.

– Они в энтом, толк знают, – согласился старик. Сметая с белоснежной скатерти, не видимые крошки. – Народ они конечно чудаковатый, но на дружбу способный.

Поручик внимательно посмотрел на коридорного и, одевая белоснежную косоворотку, уточнил с интересом:

– А о чугучах коварных, такого же мнения?

– А что чугучи? Их просто понять надобно, а так у нас в слободе некоторые жен имеют из чугучей и ничего живут дружно.

– Вот как?

– А как ты хотел, мил человек? Сюды ведь, не каждая из стольного Петербурга барышня приедет, а жизнь должна идти своим чередом.

– Неужели и детишки имеются? – пробормотал сонным голосом Степанов, спускаясь по лестнице.

– Конечно, имеются! Род людям продолжать надобно, да и слобода молодыми прирастать должна. Года то они быстро бегут! А так, оглянутся, не успеешь, как детишки в возраст войдут, свои семьи заведут.

– В православии живут или как? – спросил Орлов. Умываясь под медным, начищенным до блеска умывальником.

Старик с удивлением посмотрел на офицера и, всплеснув, руками воскликнул:

– А, как же без энтого? Мы все в православии проживаем, у нас и домовой храм имеется, освященный честь по чести, с престолом и антиминсами.

– И батюшка есть? – выпалил урядник.

– Был и батюшка Гаврила, царствие ему небесное, – проговорил старик, крестясь, – убили его лиходеи в прошлом годе. В аккурат на пасху, понес он к индейцам куличи освященные, хотел их на крестный ход позвать…, а его по дороге ножом и зарезали прямо в сердце.

– Кому же он помешать мог? – ужаснулся урядник, садясь к столу.

– Кто же его знает, – со вздохом отозвался старик, – из латинян, наверное, кто-то, больше то вроде некому. Тогда как раз недалече корабль их якорь бросал, об этом от аулетов знаем.

– Знаем мы их племя бесовское, – скрипнув зубами, прошептал казак, – прикрываются лишь словом божьим. В обозе с нами двое шли, под рясами свои черные душонки прятали! Один вообще про пасторский долг сказывал, про слово божие, а сам как оказалось в крови людской замазан с ног до головы.

Поговорив со стариком, за чашкой зеленого чая о жизни в слободе, гости, одев подаренные им оленьи полушубки с заячьими шапками, направились за стариком к дому Ивана. Который как, оказалось, был в свое время, выбран жителями старостой.

Войдя в просторную горницу, они поздоровались и сняв шапки перекрестились, глядя на «красный угол» в котором находилась икона с лампадкой. Внутренняя обстановка дома старосты, была скромнее гостевого дома, но достаток был виден во всем. На потемневших от времени бревенчатых стенах, висели картины не известных художников, которые запечатлели на полотнах красоты этого сурового края. Рядом с дорогим, явно ручной работы буфетом у окна, стоял ткацкий станок, где видимо, пряла жена хозяина. В русской печи стояли не только глиняные чугунки, но и самые настоящие заморские кастрюли. Хозяин, сидевший за огромным столом, выглянул из-за огромного самовара и, расплывшись в улыбке, направился навстречу гостям, со словами: