Тем временем индейцы, прижали тело аулета к земле. Лис быстрым круговым отточенным движением, снял скальп с головы пленника. Послышались стоны Мотори, которые утонули в радостных воплях толпы соплеменников, которые выражали восторг смелому Лису, идущему по кругу в ритуальном танце, держа над головой еще парящий скальп поверженного врага.

– Эх, Мотори, Мотори, – прошептал поручик, сплюнув в сердцах. – Где же твои товарищи? Неужели не вступятся за тебя и в лесу отсидятся? Видишь, казак, где к лошади волокушу цепляют?

– Да, я уже давно смекнул, что эту конягу отбивать надобно, – прошептал Степанов. – Пущай, поближе подведут. Для нас вон смотрю уже, и печь заряжают хворостом.

– Плюнь ты на эту печь! – с жаром зашептал Орлов. – Все внимание на коня с волокушей настрой! Где там твои руки? Держи твердо, что бы ни поранил тебя в потемках.

Тем временем до них донесся самодовольный голос Лиса, который, не останавливаясь в ритуальном танце, поднял вверх руку с деревянной ложкой и громко прокричал:

– Урусы, делают хорошие ложки! Ими хорошо выдавливать глаза тем, кто стреляет в наших братьев! Смотри, аулет, и вы смотрите, урусы, пока есть чем смотреть!

– Лютуют поганцы, – прошептал казак, поморщившись. Вслушиваясь в стоны Мотори, которые тут же утонули в гортанных криках возбужденной толпы. – Эх, Мотори, Мотори, где же твои разведчики?

Внезапно, словно в ответ на вопрос урядника, ночной воздух взорвался мощным ружейным залпом, за которым последовала беспорядочная стрельба, звуки которой явно приближались со стороны океана к баракам. Танцующая у костра толпа мгновенно дрогнула и распалась, рассыпаясь по территории завода в поисках укрытия, оставляя на окровавленном снегу убитых и раненых. Которых буквально смел, через открытые ворота раскаленным свинцом.

– Слава тебе, Господи, – пробормотал Степанов с облегчением. – Неужели разведчиков аулета, так много собралось.

Орлов, сжимая в руке кинжал, озадаченно смотревший то на приближающиеся вспышки выстрелов, то на разбегающихся чугучей, крикнул:

– Индейцы в атаку цепями не ходят!

– Вы все равно подохните! – раздался совсем рядом, пьяный вопль Лиса.

Только тут пленники заметили, бегущую фигуру врага, согнутую в поясе из-за свиста пуль.

– Пусть подбежит поганец, что бы кинжалом ухватить наверняка можно было, – пробормотал поручик, пряча руки за спину. Чувствуя как от волнения и ненависти, сердце буквально вырывается наружу.

Когда до врага осталось несколько шагов, Орлов бросился к нему навстречу, нанеся озверевшему от крови и водки аборигену, единственный, но смертельный удар кинжалом в горло по самую рукоятку. Вложив в этот удар всю свою силу, ненависть и отвращение. Не обращая никакого внимание на свистящие пули, офицер отобрал у поверженного врага винтовку и, передав ее казаку, закричал в перекошенное от боли лицо индейца:

– Передай своему Инук-Чуку, что я плевал на него!

Шатающийся, с безумными глазами Лис, еще что-то пытался сказать, выпуская кровавые пузыри изо рта, продолжая шагать по инерции. Но вскоре силы покинули его, и он рухнул за мертво, дергаясь в предсмертных конвульсиях.

Пригнувшись Орлов, сорвал с убитого пояс с патронами, револьвером и стал с остервенением расстреливать мечущихся вокруг индейцев. Не прошло и пяти минут скоротечного боя, походившего скорее на расстрел, как все было кончено. Толпа озверевшего неприятеля была рассеяна, и теперь Орлов, с урядником молча, смотрели на подбегающих к ним спасителей. Которые как, оказалось, были не разведчиками Великого Сиу, а простыми американскими китобоями, в своих черных парусиновых робах, из под которых выглядывали тельняшки. Это были те самые, пропахшие до корней волос запахом рыбы и виски, давно не брившиеся здоровяки с обветренными лицами, которые всегда себя вели в водах Русской Америки как отпетые бандиты, безжалостно истреблявшие китов. Которые не гнушались не только браконьерским ремеслом, но и частенько высаживались на берег под покровом ночи, для разорения и захвата деревень первоначальных народов. Орлову были хорошо известны все попытки правителей Русской Америки, через жалобы, направляемые в Вашингтон, урезонить своих моряков, но, как правило, ничего не менялось. У Вашингтона не было сил, как впрочем, и желания менять, что-либо у далеких берегов Аляски.

Еще совсем недавно и сам Орлов, искренне возмущался таким поведением союзников, но сейчас эти подбегающие моряки, были для него столь желанны, словно он встретил здесь близких родственников.

– Ух! – выдохнул подбежавший американец, в огромной черной шляпе. – Кажись, успели! Я капитан Джексон, китобойный флот Соединенных Штатов!

– Я поручик Орлов, а это урядник Степанов, – устало проговорил офицер, пожимая протянутую руку. – Спасибо, капитан, поспели вовремя, еще бы немного и нам бы пришлось туго. Аулета вон покалечили, товарища нашего, скоро бы и за нас принялись. Как же вы прознали, что нас тут хотят казнить?

Джексон деловито спрятал револьверы, в кобуры, висевшие по бокам и, отряхнув черное полупальто сказал:

– Разведчик аулетов к нам на берег вышел, он то и рассказал про ваши неприятности. Ну, а мы завсегда рады помочь, да и размяться заодно. Аулет, этот говорил, что с вами еще американец находиться, жив или уже с Господом беседует?

Орлов поправил шапку подаренную Василем и, глядя в глаза капитану, проговорил:

– Было четверо американцев…, трое погибли, а еще одного увезли недавно бандиты. Не встречали часом?

– Мне жаль, поручик, но не видали. – Видимо они в сторону леса ушли. Идите к костру погрейтесь, а мы тут пока проверим все, трофеи соберем. Бизнес есть бизнес! Кстати как вы здесь оказались? Неужели и в мороз теперь кирпич делаете?

– Это долгая история, капитан, – пробормотал поручик, – отогреемся у костра, тогда поведаю.

– О, кей, поручик, – улыбнувшись, отозвался американец.

Поддерживая друг друга, прихрамывая и спотыкаясь, Орлов со Степановым с трудом доковыляли до костра, где обнаружили истерзанное тело, застреленного аулета. Не говоря не слова они, сняли шапки и попрощавшись, все так же молча, стали освобождать себе место от трупов, с блаженством протянув руки к спасительному теплу. Оборона блокгауза, где из-за выбитых стекол гулял холодный ветер, затем пленение и заточение в не отапливаемом бараке, где они сидели на промерзшей земле в ожидании казни, все это сделало свое дело – они почти не чувствовали конечностей, а тело то и дело пробивал озноб.

– Эх, нам бы сейчас к эскулапу, хоть самому захудалому, – пробормотал Степанов, щурясь от дыма, – что бы раны обработать, да от хвори простудной, подлечиться микстурой какой.

– Верно, сказываешь, казак, – давясь от кашля, согласился поручик. – Совсем завоевались мы с тобой! Только меня сейчас больше всего волнует, что нам с тобой дальше делать. Если, правда, что в Ново-Архангельске наших уже нет, то, что далее делать? Добраться до него, да остаться покуда оказия, какая не подвернется?

– А, что нам остается более? Можем встать на постой в гостинице, а можем и у модистке Варвары остановиться, не думаю я, что она тоже это место насиженное покинула. Д-а-а-а, не заладилась наша батальница…, хотя с другой стороны, мы то все честно делали и винить нам себя не в чем.

Орлов нахмурившись, наблюдая за пламенем, утвердительно покачал головой и тихо произнес:

– Это ты, верно, говоришь, урядник, нам себя упрекнуть не в чем. Мы делали все, что могли и уже не наша в том вина, что жилы свои мы рвали зазря, в одиночестве и окружении неприятельском. Господь свидетель, что мы честно бились за кромку империи, которая как оказалась уже и не наша вовсе.

– Может, ваше благородие, выпьем для сугреву по глоточку? – спросил казак, постучав кулаком по дубовому бочонку с водкой. – Душегубы все вроде не выпили! Вроде как день ангела у нас очередной образовался?

– А, что, братец, давай саданем и впрямь для поправки здоровья, да за упокой души товарищей наших. За то, что, Господь, все так управил, увидев наши страдания!