Перекрестившись, пленник достал дрожащими руками, подарок капитана Смита и, улучив момент, кинул его в костер. Не успел он уткнуться лицом в снег и закрыть голову руками, как громыхнул сильный взрыв. Взметнувший выше макушек деревьев, черный столб углей, мороженой земли, горящих головешек, и частей человеческих тел.

Во внезапно наступившей тишине, поручик открыл глаза, вновь поднял качающуюся голову и с удовлетворением отметил, что взрыв смел всех участников спора, разметав их изуродованные тела вокруг. С трудом встав, и стиснув зубы от боли в спине, он зашагал не твердой походкой, по забрызганному кровью снегу, обходя человеческие тела, корчившиеся в предсмертной агонии. Ему с трудом удалось доковылять, согнувшись в поясе, до стены ближайшей избушки. Придерживаясь руками за бревенчатую стену, он с трудом выпрямился и только после этого переведя дух, прижался к ней спиной, чтобы ни потерять равновесие. С трудом достав из рукава, прожженного во многих местах полушубка револьвер и глядя на выходивших из-за деревьев индейцев, хрипло проговорил:

– Смелее, господа…, смелее…, сейчас вы увидите, как умирает русский офицер.

Десятка полтора чугучей, медленно окружали его, явно не торопясь броситься на обессиленного врага.

– Смелее, господа! – еле слышно, закричал поручик. С перекошенным от боли и злости, черным от сажи лицом. – Вы, увидите, что человеку православному, тоже не страшно переезжать в квартиру вечную!

Внезапно приближающийся враг остановился и, переглянувшись, спрятался за стволы деревьев. Только тут, сквозь звон, стоявший после взрыва в ушах, до Орлова донеслись звуки одиночных выстрелов, со стороны города. Едва держась на ногах, закусив нижнюю губу, ему с трудом удалось добраться по стене до угла избушки. Проморгавшись, он с удивлением увидел одинокого стрелка, который с трудом шел во весь рост, по глубокому снегу, стреляя от пояса, явно не целясь, что-то крича при этом.

– Кто же ты такой? – прохрипел, офицер. Облизнув опухшие, потрескавшиеся губы, ничего не понимая в происходящим.

Лишь по мере того как расстояние стало сокращаться, Орлов с ужасом узнал в этом одиноком стрелке, шедшим на верную гибель, его верного боевого товарища.

– Стой, – прошептал он, ошеломленный всей бессмысленностью этого отчаянного шага. – Степанов, стой! Уходи от сюда! Уходи!

Поняв, что урядник не слышит его осипшего голоса, не в силах хоть чем-то помочь, поручик продолжал стоять, едва держась на ногах. И стиснув зубы, смотреть, как на верную гибель, шел человек, всегда верой и правдой служивший России. Из того самого отчаянного и бесшабашного, казачьего племени, боявшегося лишь черта и Бога, наводившего ужас на врага, всегда радеющего за славу своей империи.

Внезапно громыхнувший, где-то совсем рядом, одиночный выстрел, остановил старого казака, он медленно опустился на колени и также медленно повалился лицом в снег.

– Зачем? – прохрипел Орлов, с трудом выходя из укрытия. – Ну, зачем? Зачем ты вышел за ограду?

Подобрав лежащую на снегу палку и опираясь на нее, он побрел, обливаясь потом и кривясь от боли к уряднику. Не обращая никакого внимания на стоящих поодаль индейцев.

– Ну, зачем ты, братец, вышел за сторожевой частокол? – хрипел Орлов, переворачивая казака на спину.

– Живой…, ваше благородие, – тихо отозвался тот, держась окровавленными руками за живот. – А, я уже думал, что на этом свете более уж и не свидимся.

– Куда же вы подевались с Розенбергом? – уточнил поручик, отдуваясь. Сосредоточенно озираясь по сторонам. – Сейчас я тебя перевяжу…, потерпи не много.

– Человек пришел, с русским лицом…, сказал, что нам спрятаться надобно. Вот мы у него с Давидом Марковичем и схоронились на время. А, как узнал, что вы за забор пошли один…, да еще с бомбой динамитной…, сразу смекнул зачем. Как же я вас мог одного без подмоги оставить?

– Не нужно было сюда идти, – бормотал поручик, пытаясь остановить кровь раненному. Постоянно бросая взгляды в сторону бревенчатых построек, где за деревьями угадывались фигуры индейцев.

– Как это не нужно? Мы на Севастопольских редутах…, спину врагу не показывали, – тяжело дыша, бормотал казак. – Негоже и здесь срамиться! Пусть и здесь…, все знают…, что русские всегда дерутся до крайности, до последнего вздоха и заряда.

– Не трать зря силы, казак, они тебе еще пригодятся, – прохрипел Орлов, озираясь по сторонам. – Что-то враги наши, не рвутся в бой, ведут себя как то странно. Похоже, что и не рады они, что я к ним сам вышел.

– Обещай мне, ваше благородие…, что застрелишь меня лично, даже если в сознании буду, если нас в, полон, брать будут. От своего, от православного хочу пулю получить свою последнюю.

Поручик посмотрел на урядника, который с тоской смотрел в хмурое небо и тихо проговорил:

– Обещаю, казак, что и тебя застрелю и на себя патрон оставлю. Ты потерпи главное, сейчас понять надобно, что нам делать. Вижу две собачьих упряжки, к избушкам подъезжают…, никак Тутукано прибыл, будь он не ладен.

Поручику было хорошо видно, как к избушкам, где ему так удачно удалось расправиться с бандитами, лихо подъехало две собачьих упряжки. Как один из погонщиков, стал о чем-то говорит с индейцами, которые показали руками в его стороны, как несколько из них сели на нарты и погонщик отдав команду ездовым собакам, направился прямиком к ним.

– Ну, вот кажется и все, казак, – пробормотал офицер, – кажется по нашу с тобой душу, карету отправили.

С этими словами Орлов с тоскою посмотрел на урядника, окинул взглядом молчаливо стоящий лес, затем подул на замерзшие пальцы рук и сидя на снегу, стал медленно поднимать дрожащий револьвер, держа его двумя руками. Готовый принять смерть в своем последнем бою.

Между тем упряжка быстро приближалась, поручик уже хорошо видел несколько индейцев, молча сидевших в совке, погонщика, который продолжал кричать, что-то размахивая свободной рукой. Внезапно до Орлова долетели крики на русском языке – это был Георгий из Николаевской слободы. Поручик опустил револьвер, все еще не веря в своим глазам.

– Не стреляй, офицер! – донеслось до него. – Это я, Георгий, из слободы! Узнал или нет?

– Вот, черт, – озадаченно прохрипел поручик. Все еще не веря во все происходящее. – Слышишь, Степанов? Вроде подмога идет нам!

Но урядник уже потерял сознание и никак не реагировал на происходящее.

– Слава Богу! Кажись, поспели! – выдохнул Георгий, останавливая упряжку. – Все, офицер, кончай воевать! Шапку-то где потерял? Вся голова в снегу, да в хвое сосновой! С деревом, что ли бодался?

– О чем ты говоришь? Какая шапка? – с трудом встав, прохрипел Орлов. – Зачем ты приехал с чугучами? Скоро сюда приедет Тутукано!

– Уходят люди Тутукано отсюда! – выпалил тот, обнимая поручика. – Все конец войне! Дай я тебя обниму, а то ведь думал, не поспею помочь, извелся весь с мужиками. Рад, что вы живы! А с казаком-то, что? Как он здесь оказался? Ему же было сказано в городе сидеть.

– Мне на помощь торопился, да пулю в живот получил.

Георгий повернулся к индейцам и что-то сказал им, затем посмотрел на урядника и тихо сказал:

– Ничего, сейчас погрузим в возок, до зимовищ доедем, повязку наложим, чтобы кровь остановить.

– У зимовищ индейцы, – ничего не понимая, проговорил офицер.

– Давайте, грузим казака аккуратно! – поторопил староста. – Говорю же, что уходят они! Мы когда в зимовниках своих добро прятали и знать не знали, что с вами беда приключилась, а когда кинулись к вам на подмогу, то оказалось, что шхуну вашу уже в океан унесло. Поэтому и не смогли подсобить, зато сейчас постарались вам помочь, да и нашим в городе с американцами заодно.

– Что же ты с мужиками такое Тутукано сказал, что он осаду снимает? – все еще не веря в свое спасение, прохрипел поручик. Глядя, как индейцы осторожно поднимают Степанова.

– Да, ничего особенного, – отозвался тот, махнув рукой. – Капитана мы навестили американского, на корабле, что якорь в низовьях Юкона отдал. Он добрейшей души человеком оказался! Как только прознал, что гарнизону американскому в Ситке ультиматум предъявлен, да за русскими охоту устроили, сразу с нами парламентеров отправил к вигвамам. Через них и объявил, что если не угомонятся люди Тутукано, то он якоря поднимет и двинет на всех парах в район, где они проживают. Объявил, что приказ отдаст на открытие огня из всего своего артиллерийского парка. Мне говорит в этом краю медвежьем, все одно делать нечего, заставлю, говорит прислугу артиллерийскую попотеть до изнеможения. Даже калым брать отказался! Угля говорит тут дармового много, пороховые погреба полные, вот говорит, и буду кататься вдоль берега, да из пушек палить, пока все деревни не сожгу индейские.