Под воротами окружной стены стояли сторожа и опрашивали идущих. Тут же распоряжался земский ярыжка с нашитыми на груди большими буквами «З. Я».

Крестьяне запрудили дорогу, выплачивая сторожам «мытную пошлину» по семь денег с воза, получали ярлыки и въезжали в широкие каменные ворота.

Когда Тимофей хотел пройти с толпой в ворота, он заметил, что все двигавшиеся держали в руке над головой ярлыки. Сторожа бегло их осматривали и движением указательного пальца разрешали проходить дальше.

Дед шел, недоумевая, что с ним будет. Ярыжка взглянул на него, быстро подошел и ухватил старика за грудь.

— Ты почто не бритобрадец?

— А на что мне бороду трепать?

— А, ты против царского указу! Давай две деньги.

— А почто?

— Зачем бороду бережешь? Царский знак есть?

— Не ведаю, какой такой царский знак.

Напиравшие сзади прохожие подняли крик:

— Чего народ запруживаешь? Гони плату за бороду или ходи обобренный![125]

— Эй, целовальник, получай со старика две деньги! — крикнул ярыжка.

— Две деньги платить мне на один раз или на вся дни?

— Вестимо, на один раз. А похотишь ходить с бородой и с усами — откупись на весь год. Ты кто? Какой деловец?

— Я коваль, — отвечал дед. — Работаю у кузнеца Антуфьева.

— У Никиты Демидыча? Тогда сойдешь за уездного крестьянина. С тебя я должен иметь две деньги. Не хотишь платить — садись к брадобреям или вертай назад, откудова пришел.

— Сюда, дед, вминт обреем! — кричали брадобреи, стоящие с большими бритвами в ряд около скамеечек, на которых сидели, завернутые полотенцами, посадские люди.

Дед отмахнулся, покряхтел и достал из-за голенища кожаный кошель, вытащил оттуда две деньги и отдал ярыжке.

— Виданное ли дело, за бороду платить! Да верно ли это, братцы? — обратился дед к ближайшим прохожим.

— Ты из лесу, что ли пришел? Есть купцы, что за годовой знак и по тридцать и по шестьдесят рублев платят.

Толпа двинулась дальше в ворота, и с ней поплыл Тимофей с бабкой и Аленкой, которые испуганно посматривали по сторонам, опасаясь, не спросят ли и с них какой-либо пошлины.

Большая Посадская площадь была полна шумным народом, говором, криком. Рядами стояли возы крестьян и продавцов, приехавших из округи со всякими товарами: глиняной посудой, щепным товаром, деревянными мисками и ложками; тут же виднелись свиные туши, куры, связанные за ноги попарно, мешки зерна и муки, изделия домашних кустарей, свежая и соленая рыба.

Вокруг базара тянулся Гостиный двор, или ряды лавок, перед которыми в лубяных коробах лежали московские и местные товары — холсты, нитки, румяна, белила, бусы и прочие заманчивые для покупателей вещи, а на поперечных шестах были подвешены сапоги, шапки, кушаки. Все ряды разделялись по видам товара. Отдельный ряд мучной, охотный с разной дичью, московский с товарами московских рукодельцев. Особенно нарядны были ряды шапочные, где висели расшитые цветными нитками, шелками и золотом тафьи и разукрашенные бисером, жемчугами и самоцветными камнями боярские шапки. Так же наряден был шубный ряд, где были выставлены цветные и пестрые расшитые шубы, охабни, однорядки и прочие яркие одежды, сшитые для боярских и зажиточных посадских людей. Купцы расхваливали свои товары, зазывали покупателей, хватали их за полы, уговаривая купить по небывало дешевой цене.

Походячие торговцы с лотками на руках также «шумели в голос», то есть кричали, божились, крестились на иконы, подвешенные над лавками.

Аленка, шедшая сзади, зазевалась на нарядные вещи, выставленные кругом. Ей очень хотелось моченого яблока или подрумяненного калача, — торговки выкрикивали нараспев: «Сахарные калачи с пару из печи», — но она не решалась попросить сурового деда, который протискивался вперед, разыскивая ножовый ряд, где находилась лавка кузнечного мастера Антуфьева. Толпа сгрудилась, оттерла Аленку, она услышала крики и сердитый голос деда:

— Чего пристал, окаянный, чего тебе надо?

— Иди за мной. Хватайте его! Это бегун, сбежал от свово господина. Тащите его в губную избу.[126]

Аленка протискалась вперед и увидела, что деда Тимофея держит за одну руку кат Силантий из Веселых Пеньков, а за другую воеводский бирюч[127] с палкой, на конце которой блестел медный двуглавый орел.

Дед упирался, бранился, а те вцепились, не выпуская, и тащили куда-то в сторону. Любопытные сбегались со всех сторон.

Громкий крик пронесся над площадью и взбудоражил толпу.

— Бешеный бык с цепи сорвался! Спасайтесь, православные!

Толпа шарахнулась в сторону, смяла и бирюча, и деда, и Силантия. Мимо бежали торговцы, посадские, бабы, мужик с медведем…

Аленка кувыркнулась от чьего-то толчка, но вскочила и заметалась, разыскивая деда. Какой-то мужик-углежог, весь черный от сажи, сквозь которую выступали только красные веки и губы, пробивался, расталкивая встречных. Увидев Аленку, он схватил ее за руку.

— Беги за мной! Аль Наумку не узнала? Это ведь я быка выпустил, чтобы гомон поднять.

На середину опустевшей площади вылетел черный бык. Он тряс головой, рыл копытом землю. Крики и визги усилились, и толпа помчалась дальше. Из мясного ряда, засучивая рукава, бежали мясники в передниках с топорами и веревками, стараясь окружить быка. Наум пробежал с Аленкой в переулок, где они нагнали деда. Он, не оглядываясь, шел, мотая бородой, и бормотал:

— Из Каширы ушел, из Яма ушел, от немца ушел и из Тулы уйду!

— Совсем мучной колобок, — подхватил Наумка, — только как бы тебя лиса не съела? Антуфьев — мужик длинный, под собой землю на аршин видит, а своих рабочих в бараний рог гнет. Здесь на базаре я все про него выведал. Зачем здесь застрял? Двинемся на Волгу.

8. ДОРОГОЙ РАБОТНИК

Наумка прошел до конца Кузнецкой слободы. Тимофей указал избу, где они были на постое.

— Я понаведаюсь еще к вам. Скажу последнее слово: уходите без мотчания на сибирские просторы. Антуфьев вас перехитрит. Чую, здесь мертвечиной припахивает и могила вам изготовлена. Встретимся либо здесь, в Туле, либо за Уралом. Есть там железная гора Благодать, там и нам, бродяжникам, благодать. Сибирь и накормит и напоит… — И Наумка исчез за углом переулка.

Дома Тимофейку ждал караульщик Антуфьева и передал приказ хозяина сейчас же идти на кузню и там ждать.

— Ох, не к добру мы в Тулу забрались, — вздыхала Дарья. — Надо было к Волге подаваться.

Антуфьев встретил Тимофейку с костылем в руке. Он сидел на чурке возле потушенного горна. В этот день кузня не работала, был праздник.

Возле хозяина стояли один из кузнецов и караульщик.

— Я тебя кликнул для твоей же пользы, — с расстановкой протянул Антуфьев, смотря на Тимофейку холодными, непроницаемыми глазами. — Сейчас по городу сыск идет, прохожих ловят, доискиваются, нет ли беглых. Тебе приказываю здесь в кузне пожить и никуда отсель не выходить. Ко мне соваться сыщикам запрет. Я царский заказ готовлю. А коль выйдешь за ворота, тебя сыщики задержат. Ты в караулке с этим молодцом спать будешь, а твоя баба пускай щи из дому приносит.

Дед посматривал на хозяина, прикидывал: «Чего надумал длинный мужик?»

— Все же домой мне сходить придется — тулуп и лопоть какую принести.

— Ты мне дерзновенную неустрашимость не показывай, за тулупом караульщик сходит. Для верности, Микитка, надень-ка ему цепь, не ровен час — сдуреет старик, выйдет на улицу, тут ему петля, а мне без дорогого работника убыток.

Тимофейка угрюмо смотрел на хозяина, на дверь: «Бежать, пока можно, да ноги старые, не унесут. Нелегкая сила занесла меня в Тулу».

Караульщик с кузнецом надели на шею Тимофейки раздвижное железное кольцо с замком. Кузнец защелкнул замок и ключ передал Антуфьеву. От кольца шла длинная цепь к чугунной двухпудовой гире, стоявшей на полу. Антуфьев встал и, уходя, уже не обращая внимания на старика, сказал караульщику: