На другой день было сооружено еще несколько подобных «квартир», куда принялись стаскивать многочисленных больных с корабля.

«Некоторые из них, например, канонир, попав на свежий воздух, тут же умирали, другие умирали в лодках, пока их перевозили, или на берегу сразу же по прибытии. Повсюду вокруг можно было увидеть одни лишь жуткие, душераздирающие картины. На трупы, еще до того как их успевали захоронить, набрасывались песцы, отрывая от них куски тела. Да что там: песцы не боялись подбираться вплотную даже к живым, но беспомощным и больным людям, которые лежали на пляже без всякого прикрытия, и обнюхивали их, словно собаки. А эти несчастные кричали — кто от холода, кто от голода и жажды, потому что у многих из-за цинги рот превратился в нечто совершенно ужасное — десны разрушились, почернели и, словно диковинная кровоточащая губка, покрывали все зубы, так что есть было абсолютно невозможно, и к тому же боль становилась с каждым днем все нестерпимей.

Песцы (Lagopus), которые теперь собирались вокруг нас неисчислимыми стаями, при виде людей становились вопреки своим привычкам и натуре все смелее и одновременно нахальнее, а затем настолько обнаглели, что принялись растаскивать всю нашу поклажу в разные стороны; они разгрызали кожаные подметки ботинок, разрывали и рассыпали мешки с провиантом, у одних утаскивали сапоги, у других чулки, брюки, перчатки, сюртуки и прочие вещи. Ведь сторожить наш скарб было некому — здоровых людей было мало. Даже железную и прочую утварь, совершенно непригодную им в пищу, они тем не менее не оставляли без внимания и старались оттащить подальше. Начинало казаться, что эти противные зверюги будут досаждать нам все больше и больше по мере того, как привыкнут к нам. Так оно и случилось. Чем больше мы их убивали, и, желая отомстить за набеги, по-страшному увечили отловленных на глазах у всех остальных, а потом с отрезанными ушами и хвостами, выколотыми глазами, наполовину зажаренных отпускали на волю, чтобы другим неповадно было, тем наглее и навязчивее становились остальные; они стали проникать даже в наши жилища и красть все, до чего им только удавалось добраться.

И все же порой они заставляли нас и смеяться сквозь слезы, принимая самые умилительные и забавные позы, удивительно напоминая при этом проказливых мартышек.

Несколько здоровых людей отправились на охоту, и им удалось добыть пару каланов. Из их мяса они приготовили различные вкусные блюда и были рады, что смогли таким образом избавиться от необходимости есть вонючих, гадких песцов. Дорогой же каланий мех мь. рассматривали в тот момент как ненужные, не имеющие никакой ценности отходы, а поскольку ни у кого не было охоты просушивать и обрабатывать шкуры, они валялись в течение многих дней по углам, пока не были утащены вездесущими песцами».

Витус Беринг 8 декабря 1741 года скончался.

Георг Стеллер в эту ужасную зиму доказал, что он настоящий самоотверженный исследователь. Нередко ему угрожала смертельная опасность. Он разъезжал по острову, открывал новые, никому неизвестные виды животных, препарировал их и описывал.

На этом острове обитали удивительные животные. Некоторые из них никогда еще не видели человека — различные водоплавающие птицы, морские котики и неисчислимые стада сивучей. В то же самое время он открыл названную позже его именем морскую корову, о которой упоминалось в начале главы. Ему удалось одну из них убить, вытащить на берег и взвесить ее печень, легкое и другие огромные органы, изготовил он и рисунок морской коровы.

А песцы тем временем все больше смелели: «Ночью, когда нам приходилось заночевать в открытом поле, они стаскивали с нас шапки и подложенные под голову перчатки, старались стянуть теплые бобровые одеяла и шкуры, которыми мы укрывались. Стоило нам прилечь и сделать вид, что мы спим, они сейчас же подкрадывались и обнюхивали наши носы, стараясь определить, живы мы или мертвы. Если при этом еще задержать дыхание, они тут же пытались цапнуть за нос… С одним матросом случилась жуткая история: ночью он проснулся и, чтобы не вылезать из палатки на холод, решил, стоя на коленях, помочиться через входной люк; внезапно песец поймал его оголенную часть тела и, невзирая на отчаянный крик матроса, не желал отпускать ее…»

Поскольку «Святой Петр» так прочно сел на мель, что его и следующей весной не удалось сдвинуть с места, то решено было разобрать его на части и построить из них новый, но уже небольшой корабль. В августе 1742 года оставшиеся от команды 46 человек (в начале экспедиции их было 76) двинулись назад, на Камчатку. К сожалению, командовавший на сей раз кораблем лейтенант разрешил Георгу Стеллеру захватить с собой не больше 10 пудов груза. Через четыре дня вдали замаячил берег Камчатки, и 26 августа 1742 года они вернулись к месту своего отплытия. А там давно уже считали корабль пропавшим, и личное имущество команды было распродано. Как же они были рады, что захватили с собой 900 ценных каланьих шкур! Стеллеру досталось 80 из них.

Второй корабль экспедиции — «Святой Павел», вскоре после того как потерял из виду «Святого Петра», достиг североамериканских берегов. а именно побережья Аляски. 17 июля боцман Дементьев с десятью вооруженными матросами отправился на лодке к берегу, чтобы поискать людей. Они там явно должны были быть, потому что в отдельных местах поднимался к небу дымок. Когда по истечении шести дней от Дементьева не поступило никаких вестей, капитан корабля Чириков выслал вслед за ним вторую лодку с тремя членами команды. Но и она не вернулась. Никогда никому не удалось узнать, что стряслось с этими людьми. Поскольку у командира корабля других лодок в запасе не было, а следовательно, и не оставалось возможности попасть на берег, ему пришлось возвращаться назад, на Камчатку. Он проплыл мимо цепочки Алеутских островов, обмениваясь с тамошними жителями подарками, и проследовал мимо острова Беринга, не подозревая, что именно там его ожидает в полном отчаянии команда «Святого Петра». На корабле Чирикова тоже шесть человек умерло от цинги, так что в обшей сложности он потерял 19 человек.

В Петропавловске-на-Камчатке капитана Чирикова вынесли на берег уже тяжелобольного; однако за зиму он настолько оправился, что мог ходить, хотя его и качало из стороны в сторону. Он решился еще раз выйти в море, чтобы поискать Беринга и Стеллера, но в конце концов отправился в Охотск. А шесть недель спустя в Петропавловск прибыла команда со «Святого Петра».

Смертельно больной Чириков выехал в Петербург. Там он был представлен царице Елизавете Петровне и высочайшим повелением повышен в чине, но когда он скпонился над рукой своей повелительницы, то сильно закашляйся, и из горла у него хлынула кровь, что привело его в крайнее смущение. Спустя некоторое время он скончался.

А Георг Стеллер умер на обратном пути. Ему не пришпось больше увидеть Петербурга, не говоря уже о его далекой родине.

В течение последующих десятилетий русские проникали все дальше на Восток — в Сибирь, на Камчатку и через Берингово море в Северную Америку. Плавали они также через Копенгаген, мимо Бразилии, мыса Горн, Гавайских островов к острову Кадьяк, находящемуся недалеко от берегов Аляски, построили форт Ново-Архангепьск с собственной школой, церковью и лабазами и все расширяли свою торговлю пушниной [12]. Комендант форта Александр Баранов женился на индеанке. Их дочь унаследовала голубые отцовские глаза и гордые, словно чеканные, черты лица матери. Баранов нанял для нее немецкую монашенку в качестве воспитательницы.

Другой русский посланец, Николай Резанов, отправился в 1806 году на своем корабле в калифорнийское Сан-Франциско, столицу тогдашней Новой Испании. Губернатор Сан-Франциско дон Луи принял русского гостя в своем скромном доме весьма радушно. Они общались между собой наполовину по-русски, наполовину по-испански с добавлением французского и латыни и тем не менее прекрасно друг друга понимали и очень подружипись. Преподносились взаимные подарки. После долгих переговоров русские получили разрешение основать в северной провинции свои поселения. Однако не эти переговоры послужили причиной столь затянувшегося пребывания русских в Сан-Франциско. Дело было совсем в другом. Жена Резанова, богатая, отнюдь не моподая и не слишком-то красивая дама, за несколько лет до описываемых событий скончалась в Петербурге. Теперь же его сердце воспылало страстью к шестнадцатилетней Консепсьон, одной из дочерей губернатора, отца пятнадцати детей. Именно она и ее мать склонили губернатора к тому, чтобы разрешить русским вопреки испанским предписаниям торговать в Калифорнии. Полюбив друг друга, молодые люди решили пожениться. Однако сразу же возникли серьезные помехи: он был православным, она католичкой. Услужливые францисканские патеры посоветовали влюбленным обвенчаться тайно. Сами же тем временем послали депешу в Рим с просьбой, чтобы папа в виде исключения дал разрешение на подобный смешанный брак. После обручения Резанов отправился на «Юноне» в Петербург, с тем чтобы вскоре вернуться. Под громкие звуки салюта он отчаливал от берегов Сан-Франциско, а донна Консепсьон, стоя на крепостной стене, махала ему вслед кружевным платочком…