А как это случилось, сейчас расскажу. В один прекрасный день нам стало ясно, что значительная вина за истребление последних орангутанов лежит, как ни странно, на зоопарках. Как правило, потребность имеющихся в мире нескольких сот зоопарков в диких животных не превышает двух процентов от того количества, которое отлавливается и перевозится через океан. Остальные попадают в «любительскую торговлю», гибнут массами еще по дороге в переполненных транспортных ящиках и клетках. Они погибают от непрофессионального ухода за ними у «любителей животных», а еще больше в качестве подопытных животных при апробировании косметических и лекарственных средств. На отдельных видах может пагубно сказаться конкуренция и между зоопарками, и особенно «сафари-парками», используемыми часто в целях наживы. Это относится прежде всего к видам, которые в неволе не размножаются или почти не размножаются. Так, первый орангутан родился в Берлинском зоопарке только в 1928 году, и еще один в том же году в Нюрнберге.

Чтобы отловить детеныша орангутана, приходится сначала пристрелить его мать, а то еще и старшего брата или сестру. При скудном питании «узников» сначала по дороге к побережью, а затем, когда они находятся на утлых суденышках аборигенов по пути до таких торговых центров, как Сянган (Гонконг) или Бангкок, погибает наверняка еще добрая поповина из них. Поэтому легко можно высчитать, что ради каждого орангутана, попадающего в Европу, Японию или США, трем или четырем его собратьям приходится расстаться с жизнью…

Следуя моему призыву, директора немецких зоопарков начиная с 1964 года обязались приобретать орангутанов только с письменного разрешения индонезийских властей. Вывезенных же контрабандой не принимать. Год спустя аналогичное решение принял Международный союз директоров зоопарков. На меня, к моему огорчению, была возложена обязанность следить за тем, чтобы запрет этот неукоснительно выполнялся. Ужасно неприятное поручение — контролировать своих коллег по профессии. С отдельными зоопарками случались трудности, но в общем и целом успех был полный. Я списался с японскими и голландскими пароходствами, которые по моей просьбе запретили своим экипажам брать на борт детенышей орангутанов.

Одного орангутана по кличке Хайн, о наличии которого на корабле нам сообщили еще из порта в Генуе, нам удалось конфисковать в Бремене и отправить на самолете назад, на его родину. А поскольку детеныши человекообразных обезьян, как правило, попадали сначала в руки звероторговцев в Сянгане (Гонконге), а уже оттуда продавались дальше, я написал английскому генерал-губернатору Сянгана письмо с просьбой вмешаться. К моему немалому удивлению, он немедленно отреагировал: не прошло и месяца, как было издано предписание, согласно которому за нелегальное содержание или продажу орангутанов налагался большой штраф, а животные подлежали в таких случаях конфискации.

Индонезийское правительство тоже очень охотно пошло нам навстречу. Так, к примеру, в 1967 году в порту Самаринда на Калимантане по нашей просьбе было конфисковано 15 орангутанов, а по радио постоянно доводилось до сведения населения, что отлов и продажа орангутанов запрещены.

Но возникла новая проблема: куда девать конфискованных детенышей? Выпускать в лес таких малышей без матерей означало обречь их на верную гибель. Зоопарк же в Джакарте был не в состоянии предоставить приют дюжинам беспомощных детенышей и выращивать их у себя. Поэтому мы очень обрадовались, когда две молоденькие швейцарские «биологички» выразили готовность поселиться в джунглях Суматры и взять на себя воспитание таких сирот. Но сначала они приехали к нам во Франкфуртский зоопарк, чтобы обучиться уходу за детенышами человекообразных обезьян. Ведь у нас как-никак начиная с 1958 года появились на свет девятнадцать орангутанов, восемнадцать шимпанзе, семь горилл и четыре бонобо (наш зоопарк держит первенство по размножению человекообразных обезьян). Обе девушки отправились на Суматру в резерват Гунунг-Лёсер, занимающий площадь в шесть тысяч квадратных километров. Мы отпустили им средства, необходимые для постройки жилых домиков для себя и помещений для все прибывающего числа осиротевших детенышей. Отважные девушки прожили там три года совсем одни, а потом их сменили другие молодые биологи. Моника Борнер за это время вышла замуж за одного молодого биопога, который в том же резервате вел наблюдения за последними суматранскими носорогами. Эта супружеская пара работает теперь в Африке, на острове Рубондо, который находится на озере Виктория в Танзании [2]

Двум энергичным девушкам удалось уговорить многих индонезийцев доверить им живущих у них дома в клетках орангутанов. Ведь для высокопоставленных чиновников Индонезии содержание у себя дома в клетке орангутана считалось признаком высокого ранга и особого авторитета хозяина дома. За сданных девушкам орангутанов ничего не платили, но и никакому штрафу добровольные сдатчики не подвергались. Насильственной конфискации подлежали лишь особи, находящиеся в руках торговцев животными. За три года у девушек перебывало не меньше 50 питомцев, которых в течение многих месяцев с большим трудом приучали к самостоятельности, а затем и к вольной жизни в лесу. Самые маленькие из детенышей особенно сильно привязывались к своим «приемным мамашам» и ни за что не соглашались с ними расставаться. Однако нельзя было допускать, чтобы они становились чересчур ручными — это стало бы помехой для их последующей самостоятельной жизни. Очень важно было сделать им вовремя прививки и лечить их. Ведь орангутаны подвержены буквально всем человеческим болезням: туберкулезу, полиомиелиту, воспалению легких, насморку и т. д. Так, в 1965 году в Роттердамском зоопарке все орангутаны разом погибли от оспы.

Выпущенных из карантинных клеток вновь прибывших детенышей никогда не кормят непосредственно возле дома, а, наоборот, на некотором отдалении, в лесу. Делается это не только для того, чтобы отучать их от людей, но и затем, чтобы они научились добавлять к полученным от человека бананам другие вкусные и питательные вещи, которые надо самим собирать на деревьях.

Большую помощь в прекращении отлова орангутанов и торговли ими оказал Союз охраны природы Индонезии. Кроме того, в том же резервате Гунунг-Лёсер была организована еще одна станция по «возвращению обезьян в родную стихию», еще две были также созданы на Калимантане.

На воле орангутаны способны прожить долгую жизнь. У них ведь фактически нет естественных врагов — разве что леопарды, которые могут при случае утащить молодого орангутана. Среди них встречаются настоящие долгожители. Так, наш Мориц прибыл во Франкфурт из Амстердама в 1956 году впопне взрослым самцом, не менее восемнадцати лет отроду, и дожил до сорокалетнего возраста (когда он приехал, то носил кличку Моисей, что в церковных кругах могло возбудить неудовольствие. Тогда я решил поменять ему имя на Мозер и обратился к известному артисту Гансу Мозеру с просьбой стать крестным нашего подопечного. Но тот прислал телеграмму, в которой категорически от этого отказывался). Есть долгожители и в Копенгагенском и Роттердамском зоопарках — это две самки, которым больше 40 лет; в зоопарке Филадельфии есть самец в возрасте 56 лет.

К 1976 году во всех зоопарках мира числился в общей сложности 401 орангутан. Из них 220 родились в зоопарках. В 1971 году из 460 орангутанов в зоопарках родилась лишь четверть.

Итак, казалось бы, за судьбу орангутанов можно не опасаться, во всяком случае в отношении торговли ими и пребывания в зоопарках. Но ведь они когда-то обитали во всей Юго-Восточной Азии, а теперь встречаются только на небольшой части Суматры и Калимантана, и там их не более 8 тысяч. Так что, к сожалению, успокаиваться не приходится.