Он совсем не злил ее, больше того, нравился своей сумасбродной мечтой. Она бы и на работу его не стала гнать, пусть утешается своими забавами, вот только бы ей самой хорошую работу найти. Но в Сарычеве на это надеяться было нельзя. Осенью она все-таки уехала на стройку, договорившись, что дочка побудет у свекрови, и Корней пусть остается в Сарычеве, а когда надумает ехать, то и Алю заберет с собой.

Она вернулась в тот же барак, на тот же участок. И опять вставала рано, ворочала лопатой, орудовала шлангом, возила «рикшу». Но зато в первую же получку послала в деревню триста рублей.

Так прошел год. Многие из ребят и девчат поразъехались кто куда, но и оставалось немало: здесь, как-никак, был надежный заработок, в будущем можно было рассчитывать на квартиру в соцгороде. А иным просто нравилась городская жизнь.

Таисия часто писала в Сарычев, иногда ездила туда, но не торопила Корнея — вот, может, дадут жилье в соцгороде, тогда она и позовет их. Но Корней с дочкой приехали раньше. Он даже письма не написал, точно с неба свалился. Пришла она как-то с работы, а между кроватями ходит, цепляясь, Аля. И он расхаживает по бараку с хозяйственным видом.

— Дело ли, Тася, мужу с женой отдельно жить, — сказал он, обнимая ее.

На ночь они отгородили свою кровать от остальных, долго не спали, гадая про будущую жизнь. Наутро она пошла к начальнику участка насчет жилья.

— Сушилка не подойдет? — спросил он неуверенно.

Она тут же ответила:

— Подойдет!

Начальник участка освободил ее от работы, и весь день она чистила и скребла в сушилке. Потом приволокли матрац, кровать, одеяла и простыни — все казенное, даже полотенце. Яслей и садиков здесь не было, но зато вон сколько девок, жаждущих пошлепать-понянчить дитятку. Аля так привыкла — к любой женщине шла на руки. Таисия приходила с работы, кормила дочку, потом выходила на улицу поглядеть, как муж мастерит табуретки. Ей было приятно, что он заботится о хозяйстве и забыл про свои платья из стружек.

К весне им дали комнату в восьмиквартирном бараке. Перед окошками Таисия вскопала грядки, насадила моркови, гороху, фасоли, чтобы зелено и красиво было и чтобы Альке было где поиграть. Девочке и вправду полюбилось сидеть между грядками и дергать ботву. Таисия уходила на работу, а дочка возилась на грядках; Корней, сидя на порожке и стругая доски, приглядывал за нею. Но однажды поманило его на базар. Он, недолго думая, привязал девочку веревкой к толстому кусту, а сам побежал. Девочка, однако, выпуталась из веревок и пошла себе. Дорогу, что ли, она знала или случайно — но шла-то как раз тем путем, которым мать ходила на работу. И вышла прямо на железнодорожную линию. Уж и не помнит Таисия, кто ей сказал, — она во всю мочь бежала по кочкам, через канавки и рытвины и успела сдернуть дочку с насыпи.

В тот день она устроила Корнею настоящий скандал и, кажется, сильно напугала его. Он ни слова не произнес в свое оправдание, только смотрел широко раскрытыми глазами на побледневшем немом лице и наконец заплакал. Наутро он стал звать ее в Сарычев. Нет, в Сарычев она больше не хотела, но Корнею сказала, что ему, пожалуй, стоит вернуться. А там, дескать, все образуется: или он приедет через какое-то время сюда, или, может быть, она с дочкой соберется к нему. Но, говоря так, она знала, что не поедет в Сарычев ни сейчас, ни позже.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Все годы, пока Таисия с дочерью жила в поселке, в их квартире не переводились гости. Подросшие братишки и сестренки приезжали вроде как в гости, а потом начиналось: Таисия бегала туда, бегала сюда, договаривалась, устраивала на работу, в общежитие. А если с общежитием было туго, тот или иной родич подолгу живал у Таисии. Бремя таких забот было ей приятно: значит, она еще в силе помогать другим, значит, с ней считаются — и те, кто обращается за помощью, и те, кто не оставляет без внимания ее просьбы.

Таисии как будто бы привычно стало удивлять сестер и братьев своими заработками, своим авторитетом на стройке, тем, что Аля не знает ни в чем нужды. Муж ее, хоть и врозь живут, тоже был человек необыкновенный, наведывался иногда, одаривал дочку примечательными вещицами — изделием своих искусных рук.

— А ну, покажи тете (дяде), — говорила она дочке. Та открывала шифоньер и вынимала на обозрение хрупкие шляпки для кукол, жакетики и платьица, при виде которых тетя или дядя истово ахали.

Аля подрастала, тети и дяди упрочивали свое положение в большом городе и бывали уже не так угодливы. Но восхищаться племянницей как бы вошло в привычку, и они продолжали ахать на ее наряды, ее оценки в дневнике, не стесняясь, впрочем, явного притворства в голосе. Они видели, что Аля ничего по дому не делает, но про это умалчивали, а хвалили ее трудолюбие в школьных мероприятиях — денно и нощно пропадает на юннатском участке или на занятиях хора, или просто у подружек.

Аля, случалось, утром исчезала из дома и, возвратясь поздно вечером, рассказывала:

— Мы с Надей так устали, что ноги не держат. У них три огромные комнаты, и везде мы вымыли окна и полы, повытрясли коврики и дорожки…

— И ладно, что подруге своей помогаешь, — говорила Таисия.

— Конечно! Папа в геологоразведке, редко дома увидишь. А Нина Геннадьевна очень занята — ведь она ассистент графики и начертательной геометрии. Вот и мы… получим квартиру в соцгороде… — Аля улыбалась сонным лицом и вяло отодвигалась от стола. — А Илюшка не заходил?

— Не заходил, — отвечала Таисия и осторожно советовала: — Ты его не обижай.

Илюшка, соседский мальчик (с его матерью Таисия была в дружбе), старался не отходить от Али ни на шаг. Но Аля нередко убегала от него, а то и откровенно запрещала следовать за собой, в особенности, когда собиралась к подругам в город. Он, пожалуй, слишком смущал ее своей преданностью.

Летом после восьмого класса Аля объявила матери, что пойдет работать в столовую, потому что они всем классом собираются ехать в Одессу и надо заработать денег на дорогу. Таисия обиделась:

— Да разве я бы не дала? Ты что подумала?

— Ничего я не думала, — ответила, смеясь, Аля. — Наде бы тоже, наверно, не отказали, но и она… понимаешь?

— Ну поработайте, поработайте, — сказала Таисия, как будто разрешила дочери некую забаву. — Постой-ка, — она будто вспомнила что-то важное. — Подруга-то… давно с ней дружите, а не заглянет.

Аля отделалась смешками.

Таисия не думала, что подруги у дочки плохие — Аля все-таки учится неплохо, участвует в школьных мероприятиях, там плохому не научат. Но то, что дочка скрытна и живет отдельной от нее жизнью, обижало Таисию. Шура, старшая в семье после Таисии, говорила без обиняков:

— Экая зараза Алька твоя! Квартирантка, а не дочь.

Таисия отвечала с вызовом:

— А чего ты хотела в городе, а? В городе так, я не первый год живу тут!..

— Я тоже, — усмехалась Шура, — на три годика поменьше, чем ты.

— Нет, ты слушай… в деревне как? Родитель землю пашет — и детки уж за плуг держатся. У Али свой интерес, она и в хоре поет…

Между сестрами уже давно шло то скрытое, то явное соперничество. Шура, девка бойкая и толковая, сразу же по приезде в город закончила курсы и села на башенный кран. По заработкам едва ли уступала старшей сестре, а что касается личной судьбы, то оставила ту позади. Петр, ее муж, был в свое время комсомольским секретарем, имел орден Славы, полученный в боях за Берлин. Даже сейчас, став снабженцем на заводе, Петр пользовался большим уважением: его приглашали то в совет ветеранов, то в партком — совещаться.

И квартиру они получили в соцгороде, в то время как Таисия с дочерью жили в бараке. И сын у Шуры, Ванечка, был прилежный, внимательный к родителям мальчик.

— Ну дело ли, — рассуждала Таисия, не глядя на Шуру и зажигаясь ревностным, почти злым чувством, — дело ли, когда парень супы варит и посуду скоблит. Одной рукой девочку будет прижимать, а другой за мамину юбку держаться.

— Я помолчу, помолчу, — беззлобно посмеивалась Шура, — я потом скажу, когда Ванечку в штурманское училище примут.