— «Что Бог даст» — это ты, Василий Лукич, пожалуй, сказал хорошо… Однако… так, за здорово живешь, взять, ни с того ни с сего, — не получится…

Василий Лукич хитренько улыбнулся:

— А если она без призора? Если в ней настоящего хозяина нет?

— Ну, это дело особое! У такого хозяина, как Август, ее до последней песчинки отнять не грех…

И Голицын внезапно нахмурился.

— Прибрать к рукам Курляндию — это не миновать. Я не про то. Я про то, что неужели нельзя выставить другого претендента на герцогскую корону? Неужели мы дожили до таких черных времен? Неужели, кроме Данилыча, некого?..

— Из наших? — спросил Долгорукий и тут же быстро и так же серьезно ответил: — Нет! Данилыч — пока что самая сильная и верная фигура для этого. А там… я же сказал… — И сдержанность сразу возвратилась к Василию Долгорукому. — А там — что Бог даст, Дмитрий Михайлович! — Усмехнулся, чуть развел руки: — Вот императрица желает послать меня туда — подготавливать почву.

— И будешь готовить как следует?

— Как добрый садовник, — скромно ответил Василий Лукич[94].

— Нужно выбираться на прочное, твердое место, чего бы это ни стоило! — рассуждал Александр Данилович Меншиков. — Иначе придут родовитые, и тогда… ничто не поможет, ни титул, ни регалии, ни ум, ни богатство — съедят!

Ждут и ждать не перестанут того родовитые, что их никудышные жизни обратятся в небывало великие. Ну и пусть себе ждут!.. Им это можно. Им это с руки…

А вот ему, худородному, надобно так закрепиться, чтобы не страшны были и впредь никакие сговоры родовитых, никакие козни их против него!

Думал Данилыч насчет Курляндского герцогства:

«Вот это подходящее место!»

Курляндия только–только начала подчиняться русскому влиянию. Это влияние надо каждодневно неослабно усиливать, как полагал покойный император. «Стало быть, — решил Меншиков, — во главе Курляндского герцогства должен стоять обязательно свой человек!»

И Александр Данилович «нажал» на Верховный Тайный Совет. «Все советовали без всякого замедления, — записано было после этого в протоколе заседания Совета, — ради отвращения от избрания в герцоги гессен–кассельского и принца Морица и склонения чинов курляндских на избрание представленных с нашей стороны отправить знатных персон. И Ее Императорское Величество по тому совету и по высокому своему рассуждению соизволила повелеть ехать туда светлейшему князю Меншикову, под образом будто ради осмотру полков, во осторожность от английской и датской эскадр, обретающихся в Балтийском море, рассуждая, что в потребном случае для пострастки курляндцам можно за Двиной те полки поставить. Однако ж отнюдь никакой противности оными не оказывать».

Но ни «добрый садовник» Василий Лукич Долгорукий, ни, позднее, сам Александр Данилович, появившийся в Курляндии «под образом будто ради осмотру полков», в сопровождении двенадцатитысячной армии, ничего не добились. «Пострастка» не помогла. Курляндцы заявили, что сейм, избрав в герцоги Морица Саксонского, разъехался и определения его отменить нельзя.

— Да к тому же, — возражали сенаторы, — Меншиков не немецкого происхождения и не лютеранин.

«Оказать противность» курляндцам на собственный риск и страх? На это Меншиков не решился. Вскоре был получен приказ императрицы вернуться в Петербург. Пришлось выехать из Курляндии, не добившись никакого успеха.

Вдовствующая герцогиня курляндская Анна Ивановна, возмущенная бесцеремонным обращением с пленившим ее Морицем, отправилась в Петербург жаловаться на Меншикова. Ее возмущение разделяли обе цесаревны и герцог голштинский. «Вся царская фамилия, — донес своему двору цесарский посол Рабутин, — раздражена оскорблением, нанесенным Анне Ивановне, и требует удовлетворения».

Назначена была комиссия для расследования образа действий Меншикова в Курляндии. По–видимому, дела его принимали опасный оборот.

И Александр Данилович было поник головой.

«Ка–ак они ощерились все! — рассуждал сам с собой «худородный» претендент на Курляндское герцогство. — Не та кость у меня!.. Та–ак. Стало быть, опять в волчью стаю!.. Вспять!.. Но и волк же забирается умирать в свою норь!.. Что же остается: покориться судьбе, понести против родовитых камень за пазухой, затаиться? Или тихо отойти от всего?..

Да–а, — думалось. — Видно, Александр Данилович, свое отслужил. Конец! На покой!.. Ежели не в силах прочно закрепиться, надо уйти, пока не поздно, — подобру–поздорову. Этого требуют благоразумие, честь, наконец — безопасность близких, семьи. Власть — повседневная забота и тягость…»

А в жизни детей — дочерей, сына, у которых есть свой мир радостей, надежд и печалей, что он может теперь прибавить в их жизни со всей полнотой своей власти, кроме заботы и горя?

«Уйду! — сказал Александр Данилович сам себе. — Буду хозяйствовать. Чистое это, легкое дело… А то незнамо зачем я жил на земле».

С этим решением он встал с постели, надел халат, разминаясь, подошел к огромному венецианскому зеркалу, глянул сам на себя.

И вот тут… Этот пристальный на самого себя взгляд сказал ему твердо, бесповоротно, что он ни–ку–да не уйдет. Поздно!..

Чересчур высоко он поднялся, слишком много разворошил, сильно распалил волчью ненависть тех, кто злобной стаей, рыча друг на друга, готовятся заступить его место. Пыл ненависти — самой лютой, непримиримой, рождающейся в борьбе нового с отживающим, старым, — пронизал уже все его существо, поглотил ум и сердце, проник в плоть и кровь. Да и хмель власти, туман честолюбия… Есть ли противоядие против этого яда?..

И Александр Данилович «свиделся с императрицей», и… все замыслы его недоброжелателей обращены были в прах, Екатерина приказала следствие прекратить.

Мориц Саксонский тоже вынужден был распроститься с курляндской короной. Вопрос о престолонаследии, под сильным нажимом Петербурга, был отложен до смерти старого герцога. Тогда снова можно будет поднять вопрос о курляндском престолонаследии, рассчитывали русские дипломаты. Не вышло с избранием Меншикова, может получиться с избранием двоюродного брата герцога голштинского, второго сына епископа любского, которому исполнилось уже тринадцать лет от рождения. Так что шансы на успех еще не все были потеряны, но расшатанное здоровье императрицы заставляло Александра Даниловича серьезно задуматься над другим, несравненно более важным вопросом: кто после ее смерти должен вступить на российский престол?

Отстранить от наследования престола Петра Алексеевича, этого единственного мужского представителя династии, теперь уже не представлялось возможным. В чью пользу можно было его обойти? В пользу теток? На такой шаг Меншиков при всей своей смелости и решительности отважиться не мог.

А здоровье Екатерины все ухудшалось. Нужно было принимать окончательное решение. И таким решением представлялось Меншикову одно — перейти заблаговременно на сторону великого князя Петра Алексеевича.

Екатерина тоже понимала, что обойти законного наследника теперь невозможно, даже опасно. Не желая подвергать такой опасности своих дочерей, она пыталась изыскивать способы упрочить их положение. Но верного способа найти не могла.

Ей помог Меншиков. Он решился просить согласия Екатерины на брак его дочери с Петром Алексеевичем. Соединить с будущим императором человека, на благодарность и искренность которого она имела право и все основания рассчитывать, устраивало Екатерину. Больше того — этот спасительный выход из создавшегося тяжелого положения казался лучшим из всех. И императрица, к ужасу представителей своей партии, ряды которой теперь покидал самый видный и сильный союзник, дала свое согласие на брак дочери Александра Даниловича, Марии, с великим князем Петром.

7

Больше всего радовался такому обороту дела глава партии великого князя Дмитрий Михайлович Голицын. Наконец‑то он ясно увидел перед собой цель, к которой до этого так мучительно долго и бесплодно стремился!

«Ага! — потирал руки князь. — В противном лагере раздор! Хор–рошо! Свара?.. Отлично!.. Теперь с помощью Данилыча мы уж как‑нибудь великого князя Петра на престол возведем, обстановку используем!.. Теперь это верное дело! А там, как Василий Лукич говорит, «что Бог даст»! Да, да… «что Бог даст»! — похохатывал Дмитрий Михайлович. — В кучке они были неодолимы, — думал он о партии Екатерины, — а в одиночку‑то мы, «Бог даст», и всесильного Данилыча сковырнем».