Получив известие о смерти Петра, Бестужев донес из Стокгольма:

«Двор сильно надеется, что от такого внезапного случая в России произойдет великое замешательство и все дела ниспровергнутся. Король и его партизаны[87] в немалой радости».

Но радость, с которой была принята при многих иностранных дворах весть о кончине Петра, оказалась преждевременной. Россия не повернула вспять, к дедовщине, к старине. Власть осталась в руках преданных сподвижников покойного императора.

«Когда узнали, что Ваше Величество вступили на престол и все кончилось тихо, — доносил Екатерине все тот же Бестужев, — то придворные стали ходить повеся носы».

Петр успел создать школу государственных людей, способных и готовых самоотверженно действовать в духе его начинаний, продолжать и всячески укреплять начатое им великое дело. Ожидаемой смуты не произошло.

Но Миних возобновил свое требование, направив его в Верховный Тайный Совет, грозил в случае неприсылки солдат выйти в отставку; писал: «дабы о будущей работе было сделано распоряжение и директор назначен был», — а он больше править на канале не может. Его не отпустили, объявили, что он будет «снабжен переменою чина и прочим милостивым награждением», но насчет присылки солдат Меншиков твердо–натвердо ему объявил, что «по нынешним временам войска в работу на канале употребить невозможно».

Дан был указ:

«Доделывать Ладожский канал до реки Нази одними вольными людьми с помощью одного только московского гарнизона, который и теперь находится при канале. На доделку отпустить 51 000 рублей».

— Вот как оно получается, — говорил Меншиков, обращаясь к своему секретарю Волкову. — И войско нужно, и каналы нужны!.. Любое упустишь — разрушится, кто в ответе?

Волков был явно смущен.

— Да, да, — забормотал, торопливо прибирая бумаги. Но, быстро оправившись, склонив набок голову, он произнес уже бодро, с подобострастной улыбкой: — Истинно так, ваша светлость! Оставил нам хозяйство покойный государь необжитое.

Меншиков слабо улыбнулся, отложил в сторону перо, которым крепил бумаги, кивнул Волкову:

— Иди. Я тогда… позову!

И когда тот вышел, прикрыв глаза, глухо забормотал:

— Не–об–жи–тое… Это он верно, Пожалуй, сказал. Н–да–а… Со всех сторон идут жалобы. Денег нет!.. Канцелярии, суды новые, а люди в них больше старые. Нужно править. А как?.. — И, барабаня пальцами по столу, кривя рот в принужденной улыбке, шептал: — По всем по трем, коренной не тронь, а кроме коренной нет ни одной! Так, что ли?

Нерадостно думалось: «Четверть века народ покоя не знал от наборов одних: набирали и в тяжелую, беспрерывную военную службу пехотную, и в новую службу морскую, в работники для тяжких работ в гнилых, отлеглых краях, и в школы свои и в заморские. Для войска и флота, для каналов и гаваней, для служителей и советников, резидентов деньги да деньги нужны. А где их сыскать? С кого брать? Подати тяжкие и так уже пудовыми гирями легли на все «души». Взято все, что возможно, и все, что возможно, отдано в откуп. Нашлась вещь богатая для народа — гроб дубовый, и тот отобрала казна, теперь втридорога продает; староверы платят оклады двойные, а староветные бороды выкупают.

Указ за указом — и один строже другого: как возможно, ищите руды, красок, доставляйте «монстров», растите тонкорунных овец, строевых лошадей, выделывайте по–новому юфть; не сметь строить старых лодок, суденышек, не ткать узких полотен, товары вывозить не на север, а в Ригу и в Санкт–Петербург!..»

— Насле–едство великое! — проговорил, отвернулся к окну. — А расплачивайся так по все старым статьям, чтобы из нового не отдавать ничего. Что с бою взято, то свято! Удержи все, что завоевал император, чего он добился, не растеряйся!.. Не сойди, Боже тебя сохрани, с проторенной им дороги!

А первое: удержать надо любимое детище покойного императора — новое войско. Ох как оно сейчас нужно!..

Меншиков понимал, что сильная армия, необходимая всегда, теперь была нужна особенно, для того чтобы прочно, надежно поддерживать и всячески укреплять новое значение родины.

Набор войска был тяжел для малолюдной России, и потому, строго карая крепостных за побеги, правительство вынуждено было позволять желающим выход из крепостного состояния в войско. Сенаторы, надежные защитники крепостников, отстаивающих прежде всего свои интересы, представили было в Верховный Тайный Совет свое мнение, что надобно «запретить вольницу» — возбранить крепостным записываться добровольно в солдаты. В Совете долго рассуждали; сама императрица присутствовала на заседании и, выслушав всех, после чего отдельно посоветовавшись с Александром Даниловичем, объявила, что вольницу вовсе пресекать не следует, и потребовала, чтобы члены Совета, подумав еще, «написали бы мнение и представили средство, каким бы образом в том полегчить, но чтобы вовсе вольницу не пресечь».

Екатерина объявила, что отныне она сама будет присутствовать на заседаниях Верховного Тайного Совета. Однако Меншиков, как вновь назначенный президент Военной коллегии, получил особое право: в те дни, когда императрица по той или иной причине не сможет присутствовать на заседании Совета, в такие Дни о важных воинских делах докладывать только ей лично. «В которые дни мы не будем сами в Верховном Тайном Совете, — сказано было в указе, — то о важных воинских делах президенту Военной коллегии, кроме нас самих, рапортов и ведомостей никому не сообщать».

По докладу Меншикова Екатерина отменила «баллотирование офицеров товарищами». Сказано было при этом, что и покойный император уже видел неудобство этого способа производства в чины. Изменен был и порядок расквартирования войск на постоянных квартирах. Вред этого расквартирования видели в растянутости полков, а также в притеснениях, которым подвергались барские крестьяне от солдат, чем причинялись большие убытки дворянству.

Екатерина повелела полки селить при городах — преимущественно пограничных и таких, где хлеб дешев и много лесов: это должно помочь сбору войск и офицерскому надзору за рядовыми.

«Когда конъюнктуры допустят», позволено было две части офицеров, урядников и рядовых из шляхетства отпускать по домам, чтобы они могли привести в порядок свои деревни, и таким отпускным жалованья не давать.

Особо строго спрашивал Александр Данилович с квартирмейстеров, должности которых были введены Петром в полках, бригадах, дивизиях. От квартирмейстеров требовалось иметь «записные книги или протоколы» всех оперативных планов; они обязаны были также описывать районы предполагаемых военных действий, пути сообщения, изучать будущие театры войны, «все походы и лагеря записывать и чертежи оным делать».

Но подготовка квартирмейстеров была пока что слабая. Их надобно было готовить, учить и учить. Выдвигать способных! — требовал Меншиков. Хотя бы и из простых людей, но чтобы они могли «себя оказать и от других, которые в таковых науках неискусны, отличиться и скорее их чин получить».

— Ибо сие, — полагал президент Военной коллегии, — первейшей важности дело!

«Войско продолжает содержаться здесь в образцовом состоянии», — доносили своим дворам резиденты. И иностранные правительства, хорошо осведомленные об этом, поневоле должны были и теперь с уважением прислушиваться к голосу великой Российской империи.

4

Екатерине перевалило на пятый десяток[88]. Она располнела, пожелтела, ссутулилась. Когда ее дочь Анна спрашивала:

— Что это, мамочка, ты такая молчаливая да грустная стала? — подходила, ласково приникала к плечу, обнимала, — да и старенькая… — она отвечала со вздохом:

— Горе‑то, дочурка, одного рака красит!

А горя она пережила действительно много: похоронила до этого восемь человек детей, потом — мужа и вместе с ним шестилетнюю дочь[89].

Первый год своего царствования Екатерина еще проявляла личную заботливость о продолжении дел покойного мужа: «о воинских делах имела немалое попечение и в прочем, что принадлежит к удовольствию полков», часто «изволила сама при экзерцициях присутствовать», «делала смотр полкам на лугу, где стоял большой глобус, и всех офицеров из рук своих напитками жаловала»; в Петергофе, «яко любимое место государя императора, на память его величества славных дел, изволила некоторые домы доделывать и игрывыми водами[90] и прочими украшениями украшать». Но это продолжалось недолго.