Приходилось останавливать забой, снимать с работы всю смену и перебрасывать рабочих на расчистку завалов. Это занимало иногда 2 4 смены. Бывало и так: появится на месте аварии главный инженер и с иронией спросит:
— Как, Анатолий Игнатьевич, вы собираетесь решить эту задачу? Решайте, решайте поскорее, время идет. Июньский план провален, июльский также.
Я давно пришел к заключению, что единственное спасение от таких заторов — это подводка трубопровода с чистой водой к голове лотка, тогда в случае затора можно будет немедленно подавать в лоток чистую воду и, тем самым, разжижать пульпу. Но главный не давал разрешения, ссылаясь на дефицит воды. Проваливался план и первой половины августа. Я минутами впадал в отчаяние, даже подумывал об уходе, считая позором свою беспомощность, но самолюбие брало вверх, стремление доказать, что я сумею исправить создавшееся положение.
В середине августа все руководство было вызвано в Москву на семинар и еще какое-то совещание и я остался за старшего. Посоветовавшись со своими помощниками, решил остановить забой, проверить все уклоны лотков по нивелиру, заменить изношенные доски и на свой риск подвести к лотку чистую воду. Все это заняло 5 дней. Забой не работал, а каждый день надо было передавать в Москву сводку об итогах суток. Там волновались, грозили расправой, но я стойко переносил все эти упреки и тяжелые телефонные разговоры. Зато когда на шестой день заработал забой, то я получил полное удовлетворение и, на следующий день, в Москву пошла телеграмма с рекордной цифрой — 1800 м3 вместо 850 плановых.
В Москве не поверили и все следующие сводки шли, примерно, в таких же пределах. Когда начальство вернулось, то главному нечего было возразить против самодеятельности, проявленной коллективом, хотя и было высказано недовольство относительно излишнего расхода воды. Вайсман Петр Самойлович поддержал нашу инициативу. Отставание на 40 тысяч кубометров в сентябре было перекрыто. В октябре забой работал на перевыполнение годового плана. Мы захватили еще ноябрь и декабря 10 дней.
Часто я вставал по ночам и шел в забой понаблюдать, как идет ночная работа. Днем вызывал геодезиста и вместе с ним мы делали замеры уклонов в подушке забоя с разными грунтами, сопоставляли производительность, консистенцию пульпы и другие анализы. Мною было сделано много схем и зарисовок, к зиме накопился большой интересный материал, который не встречался до этого в литературе по гидромеханизации.
В января меня вызвали в Челябинский обком партии для рассмотрения моего дела. Вел заседание старый большевик Маркус. Мне хорошо запомнились его слова, когда зашел разговор о происхождении: «Ну и что из того, что он из дворян. В Польше почти каждый поляк дворянин, а в Грузии, например, каждый пятый чуть ли не князь. Тут дело не в дворянстве и не в чуждом элементе, наши товарищи явно перегибают в этих вопросах. Дело в том, что из себя представляет данный товарищ. Отзывы о его работе, как из Магнитогорска, так и с места, где он работает сейчас, самые положительные». Решение Агаповского райкома было отменено. Меня восстановили в партии. Вернулся в Орлов Лог в самом хорошем настроении. Эта была самая большая радость в моей жизни. Этому обрадовались и товарищи по службе. В 1937 году намечалась еще более интересная работа — производить вскрышу карьера комбинированным методом — размыв грунта мониторами, а транспортировку его землесосом по трубопроводу в отстойник на расстояние около километра. Начали работать в апреле, а в мае я пришел к выводу о необходимости вести разработку грунта одновременно, сочетая размыв и песчаного, и глинистого. Глина, мешаясь с песком, его как бы смазывала, облегчая транспортировку по трубам, благодаря чего можно было повышать консистенцию пульпы с 1:10 проектных до 1:6–1:7, даже иногда до 1:5. Правда, это вызывало значительный нагрев электромотора, тогда переходили на резервный землесос, ускоряя охлаждение первого вентилятором. В одном из номеров журнала «Россия» появилась статья начальника гидромеханизации ГУЛАГА НКВД СССР Бориса Марковича Шкундина о работе на строительстве Южной гавани в Москве, в которой он затрагивал вопрос о высоком коэффициенте землесосной установки и приводил ряд примеров, как значительное достижение. Показатели нашего участка были гораздо выше. Товарищи, прочитав статью, предложили мне тоже написать статью, освещающую работу и достижения нашего участка. Но получилась не статья, а целая книга. В этой работе я не соглашался с Б. М. Шкундиным по оценке коэффициента полезного действия землесоса. Прослышав в Москве об очень высокой производительности землесосной установки на нашем участке, к нам приехал профессор Бериловский лично убедиться в этом и познакомиться с методами работы в забое, дающими такую высокую выработку. Его резюме было следующее: «Конечно, признаю, что ваш метод дает очень хорошие результаты, но он приводит к варварской, с моей точки зрения, эксплуатации оборудования, получается насилие над ним, и оно выйдет из строя раньше положенного ему срока». Я эти доводы опровергал следующим положением: почему электромоторы землесоса обязательно должны работать 10 лет и из-за них надо содержать все 10 лет весь штат, который связан с работой забоя? Зачем это делать, если можно всю десятилетнюю программу с теми же людьми и тем же оборудованием выполнить в течение шести лет? Вы скажете: надо подбирать более мощные моторы, но их нет, тогда применяемый нами путь является вполне оправданным. От этого народное хозяйство только экономически выиграет, а не потеряет. Логика говорит «за». Профессор помолчал, а потом неуверенно заявил: «Так-то оно так, но все же это варварство». Сегодня, пожалуй, так не говорили бы. Все выполненные экономические расчеты подтвердили целесообразность этого метода.
В сентябре прислали из Москвы гранки книги, носившей название «Опыт ведения вскрышных работ методом гидромеханизации в карьере Орлов Лог». Просили их не задерживать, считая, что работа представляет большой интерес. Но ей не было суждено увидеть свет в связи с последующим моим арестом.
В этом же месяце меня вместе с начальником смены Иваном Ивановичем Медведевым и мониторщиком Петровым по распоряжению треста направили в Подольск и Пермь для передачи опыта, показа рациональных приемов размыва и транспортировки грунта. Наша поездка вполне себя оправдала.
Вернулись из командировки в начале октября. Вскоре я был арестован. Все мои труды пошли прахом.
Арест
Шесть часов утра. Пора вставать. Вот уже в течение нескольких минут с меня не сводит своих умных выразительных глаз Рекс, как будто спрашивая: «Что же ты подзамешкался? Я жду. Поторопись!» Рекс — красавец пес, великолепная мощная овчарка, вызывающая восхищение не только у любителей. Прекрасно отдрессированный, послушный, ласковый, он никогда не проявлял особой агрессивности. Даже стук в дверь вызывал в нем не лай, а какое-то тихое утробное ворчание. Вот и сейчас он сидит, внимательно следя за каждым моим движением и терпеливо ожидая, когда я, наконец, надену на него ошейник и выведу гулять.
Внезапный резкий стук в дверь прервал наши сборы. Кто бы это мог быть? Так рано? Отправив собаку на место я пошел открывать дверь. На лестничной площадке — зам. начальника милиции, наш участковый и два работника рудоуправления — понятые.
— Вы Конаржевский Анатолий Игнатьевич? — Вопрос звучал как утверждение.
— Да, я. А в чем дело?
— Читайте, — и участковый подал мне ордер на арест и обыск.
В первую минуту я ничего не мог сообразить. Арестовать меня? За что? Какое преступление я совершил? Я был ошеломлен. Тем временем нежданные посетители вошли в квартиру и зам. начальника милиции хотел открыть дверь в комнату, где находился Рекс, но оттуда послышалось такое грозное рычание, что даже я, — находясь почти в шоковом состоянии, был удивлен. Из комнаты вышла жена. Она все слышала и была готова к «приему» столь неожиданных «гостей».
Начался обыск. Внезапно Рекс, привязанный женой к ножке кровати скинул ошейник, мощный прыжок и он бросился на грудь участкового, морда с оскаленными клыками оказалась у самого его лица. Все шарахнулись в сторону. Участковым отлетел к стене. Я успел крикнуть: