Сразу за мной выступил Николай Дмитриевич Агеев. Он просто поддержал мою точку зрения, добавив, что: «в быту в Березках встречался с ним редко и что было у него на душе, не знаю. Чужая душа — потемки».
Остальные выступления — были в общем, и в целом — фигура Альперовича была от них далека. В заключительном слове секретарь райкома выразил неудовлетворительность нашими выступлениями, назвав их обтекаемыми, неконкретными, не дающими оценки.
Мне самому мое выступление было не по душе. Стало как-то не по себе. Я понимал, что оно являлось по существу соглашательским, безхребетным, противоречащим своей совести. Совесть говорила: «Ведь ты не веришь тому, что говоришь, мало веришь, что Альперович вредитель. Тебе не хватило мужества прямо об этом сказать». Поздно вечером, дома мы оба долго обсуждали то, что произошло на собрании (наши квартиры были рядом — с общей ванной комнатой и санузлом). Успокаивали себя тем, что все же мы не знаем, что скрыто от нас органами НКВД.
Каких-либо выдающихся событий на строительстве плотины не происходило, работы шли в графике, план выполнялся. Соцсоревнования не было, т. к. работы выполнялись заключенными ИТК, отделение которой находилось у нас прямо в поселке. Я был выбран членом поселкового Совета и его председателем. Конечно, в общественном порядке.
Жена больше жила в городе, где за мной сохранили номер в общежитии ИТР (б. гостиница). Сын Юра был со мной на плотине. Глубокой осенью меня вызвали в райком, а он находился в станице Магнитной, км. 10 от поселка плотины. Принял меня второй секретарь, тот, который проводил у нас партсобрание. Попросил предъявить кандидатскую карточку. Вертел ее долго в руках, потом попросил рассказать подробно о себе, начиная с детства. Когда я кончил, он заявил мне, что партийный документ пока останется в райкоме: «Уж больно запутана ваша биография. Отец — потомственный дворянин. Ваша позиция, занятая тогда на собрании в отношении Альперовича, говорит о неустойчивости ваших взглядов, в них не видно принципиальности».
Уехал я из райкома с тяжелейшим чувством. Прошел месяц, меня вызвали на бюро, на котором послушали информацию секретаря, его характеристику, данную мне, как чуждому элементу, и не дали мне возможность опровергнуть эти обвинения. Я был исключен. Это был очередной перегиб, проявленный в период проверки партийных документов. Тогда пострадало около 700 тысяч коммунистов.
После насыщенной хорошими и плохими событиями шестилетней жизни и работы на строительстве неповторимого, единственного по масштабам Магнитогорского металлургического комбината, я был вынужден покинуть Магнитку. Оставаться работать заместителем начальника строительства 2-й Магнитогорской плотины, став временно беспартийным, благодаря очередному перегибу, в поисках «чуждых людей» в период т. н. «проверки партийных документов», я счел невозможным.
Меня хорошо знали в тресте «Союзэкскавация» и предложили поехать на Воронежский участок гидромеханизации, находившийся в поселке Орлов Лог, расположенный в 12 километров от Воронежа. Участок имел очень большой объем вскрышных работ в карьерах Воронежского рудоуправления по добыче высокосортной огнеупорной глины для расположенного рядом оборонного завода.
За моей спиной была только теория, да пожалуй богатый опыт общественно-политической и административной работы. Юнсекция на Волховстрое, профсоюзная в системе Ленинградского обкома союза строителей, инженерно-техническая секция на Магнитке, иностранный отдел там же, и наконец, 2-я плотина. Здесь в Орловой Лугу впервые пришлось окунуться во все тонкости производственной жизни со всеми ее гримасами и радостями. Здесь я приобрел опыт производственника, научился находить общий язык с рабочими, завоевывать делом их доверие и авторитет. Раньше все это было в теории, теперь надо было ее воплощать в практику.
Орлов Лог представлял из себя благоустроенный поселок, в котором жили рабочие рудника и гидромеханизаторы. Имелась приличная столовая, магазин, небольшой клуб, школа. Поселок стоял недалеко от речки с романтическим названием Девица. В Петровских картах она значилась Смердячей девицей. Происхождение такого названия связано с красивой легендой о разбойнике Орле. Во времена царя Алексея Михайловича и этой местности появился разбойник, грабивший проезжих купцов, бояр и раздавший крестьянам награбленное. Слава о нем широко распространилась в округе. В одном селе он видел красивую девицу и полюбил ее. Как ни старались охранники его поймать, у них ничего не получалось. Орел для них был недосягаемым. Узнав о частых свиданиях Орла с любимой им девицей, они решили подкупить ее, чтобы она им сообщила о дне и месте свидания. Она соблазнилась обещанным вознаграждением и указала это место. Охранники в назначенный день подстерегли Орла и схватили его. Но он вырвался от них, вернувшись ночью в село, вызвал девицу, затащил ее к берегу и повесил на дереве, а затем снял с веревки труп, сбросил его в реку, привязав конец веревки к прибрежному дереву. Утром крестьяне нашли ее труп и похоронили, но на следующий день девица опять была в реке с веревкой на шее, но на этот раз на ее груди было написано: «Люди добрые, не трогайте ее, пускай лежит и смердит на устрашение предателям». Вот почему река носила название Смердячая девица.
Новые дела, новые люди
Впервые мне пришлось запроектировать не условную плотину, а самую настоящую через эту речку, от которой зависела нормальная работа насосной станции, предназначенной для подачи воды гидромониторам в забой. На станции были уже смонтированы три насоса производительностью 350 м3 воды в час, из расчета размыва 650–700 м3 грунта в смену. Начав проект 5 марта, я справился с ним в десять дней. Главный инженер Подозерский внес очень небольшие поправки и я приступил к его воплощению. Пришлось торопиться со строительством плотины в связи с началом работ в забое 4 мая.
План поджимал, и по совету старого мельника, жившего тут же недалеко от берега, для меньших потерь грунта при отсыпке его в русло реки, пустили в ход гречневую солому, делали тюки, набитые камнем, пускали их к месту укладки и придерживали шестами, намокнув, они опускались на дно реки, таким способом задерживался почти весь грунт при устройстве земляной части плотины. Молодым рабочим эта работа очень нравилась и вызывала много веселья. Тридцатого апреля, в ночь под 1 Мая плотина была закончена. За праздники уровень воды должен был подняться на два метра.
Я не спал почти трое суток и, когда отправился домой, то до него не дошел, споткнулся о какую-то кочку, упал и тут же заснул. Проснулся от яркого солнечного света, оказывается, проспал целых четыре часа. Вот так пришлось встретить 1 Мая 1936 года.
Забой мог начинать работу 4-го мая. Моя первая самостоятельная производственная работа была выполнена в срок. Экзамен на зрелость я выдержал. Дальше предстояло практически осваивать гидромеханизацию и я пел про себя: «Что день грядущий мне готовит?» А он готовил много неприятных часов, дней и ночей. Меня назначили начальником забоя (прорабом). Опять пришлось теоретические знания применять на практике.
Работа велась в три смены. Для того, чтобы глубже вникнуть в суть дела, пришлось не только пересматривать всю известную мне литературу., но бывать почти сутками в забое, самому вставать за монитор, беседовать с мониторщиками, прислушиваться к их мнению о наиболее эффективном способе обрушения грунта, при высоте забоя, колебавшимся от 8 до 18 метров, анализировать работу каждой смены не только с позиций выполненного объема, но и причин достижения хороших или плохих результатов. К этой работе привлекал и приучал начальников смен, внося тем самым в некоторой степени дух осмысленности и соревновательности в совершенствовании технологии производства работ. Первое время все шло хорошо, значительно перевыполнялся план, у всех было хорошее настроение, высокие заработки, а затем начались неприятности: подработались дно и бока деревянных лотков из-за большого количества в грунте ноздреватых и острых кусков фосфорита, задиравших дерево и застревавших в этих задранных местах. В результате, в течение нескольких минут образовался затор пульны, проходящей по лотку в объеме 0,25–0,30 м в секунду и вся масса моментально начинала переливаться через верх лотка, затапливала водой и грунтом с высоты 18 метров, если это случалось в зоне, расположенного внизу действующего рудника и проходившей под эстакадой железнодорожных путей.