Попытки обособиться от варварских королей и герцогов волей-неволей вынуждали их формировать доктрину, согласно которой духовная власть, как минимум, независима от политической. Естественно, эта «теория» не могла действовать избирательно: если она являлась истинной по отношению к германцам, то под её действие неизбежно, хотя бы даже в слабой степени, подпадали и византийские императоры. Но в условиях органичного сознания древнего времени, когда власть духовная и политическая мыслились исходящими из одного источника — Бога, доктрина независимости духовной власти от царей с неизбежностью формулировала главный вопрос: какая из данных властей является высшей, а какая — производной. Собственно говоря, для Рима такого вопроса просто не существовало, и ответ был, по сути, предопределён. Понадобилось время и последовательная деятельность римских епископов, прежде чем эта идея получила окончательное оформление и закрепилась в качестве если не догмата, то, по крайней мере, некоего политического учения Римской церкви, которому она оставалась верной многие столетия.
Со временем в представлении Запада Церковь начала восприниматься в качестве духовной монархии с папой во главе. Как и любое государство, пусть даже и духовное, Церковь есть общество неравное, где клиру отводится особое место, а папа, как государь, приобретает широкие полномочия и исключительные прерогативы во всех сферах. Императоры и короли не вправе рассчитывать на какую-либо правительственную власть в Церкви — всю полноту и духовной и светской власти имеет только папа. «Папство, — не без иронии замечал один исследователь, — давно усвоило себе воззрение, что весь мир находится или, по крайней мере, должен находиться в обладании наместников блаженного Петра в Риме, что все государства мира суть не более, как провинции той всемирной монархии, которая должна находиться во власти пап, и если действительность не соответствовала этому мечтательному идеалу, то папы утешали себя тем, что идеалы вообще всегда расходятся с действительностью»[784].
Однако в описываемый период времени политические выводы из этого соблазнительного в своей сути учения ещё не являлись категоричными и безапелляционными, когда речь шла об отношениях между Римским епископом и Византийским императором. Безопасность Рима и самих понтификов во многом зависела от Византийского императора, единственного законного вселенского владыки. В любом случае, альтернативы императорской власти просто не существовало — ведь даже многие варварские вожди и короли признавали василевсов своими сеньорами, а себя их вассалами.
В большей степени папы были озабочены тем, чтобы авторитет римских царей не становился преградой для них, когда возникал очередной вероисповедальный спор между Римом и Константинополем. Греческая столица должна была лишить особого покровительства византийских царей, чтобы «досадное недоразумение» в виде 28-го канона Халкидонского Собора перестало существовать. А достижение этого результата было возможно за счёт отказа признать некоторые полномочия василевсов в церковном управлении, как они сформировались издревле.
В первую очередь, для апостоликов были неприятны судебные прерогативы царей и перспектива когда-нибудь попасть на их суд в качестве обвиняемых лиц. В свою очередь, для этого следовало убедить римских василевсов в том, что, при всей безбрежности их власти, они не могут претендовать на священнический сан и, следовательно, их церковная политика должна следовать тем указаниям, которые даются ей по-настоящему высшей духовной властью, то есть Римским епископом.
Первую практическую попытку освободиться от этой зависимости и обосновать свою неподсудность царю предпринял папа Геласий (492–496). «До пришествия Христа, — утверждает он в своём послании, — было так, что некоторые люди, всё же, образно говоря, более предназначенные к исполнению внешних обрядов, были одновременно и царями, и священниками. Священная история повествует о том, что таковым был Мелхиседек (Быт. 14). Чему стал подражать и дьявол, всегда стремящийся тиранически присвоить себе все соответствующее божественному почитанию, так что языческие императоры одновременно провозглашались и великими понтификами. Но после рождения истинного Царя и Священника ни один император не присваивал себе имени священника, ни священники не притязали на царский сан. И хотя в Нём Самом, то есть в истинном Царе и Священнике сочетались корни и царского, и священнического рода, однако Христос, помня о человеческих слабостях, так разделил обязанности каждой из этих великих властей между различными действиями и даровал им различное достоинство, чтобы это благоприятствовало их спасению, и удержал от великой власти, желая исцелить их спасительным смирением и не дать им быть вновь захваченными человеческой гордостью, чтобы и императорам-христианам ради вечной жизни необходимы были священники, и священники бы подчинялись императорам в ведении мирских дел: поскольку духовное отстоит от плотского, то никакой воин Иисуса Христа не связывает себя делами жительскими (2 Тим. 2, 4), и наоборот, тому, кто занят делами светскими, не должно заниматься делами божественными, чтобы соблюдалась и скромность обоих сословий и ни одно из них чрезмерно не возносилось и каждое наилучшим образом подходило бы к определённой ему деятельности. И вот, коль скоро всё так устроено, то достаточно очевидно, что мирская власть не может ни обвинять, ни оправдывать священника»[785].
Его преемники шли тем же путём. Когда папу Симмаха обвинили в том, что он совершал Пасху по старому календарю, а не по Александрийскому, принятому во всей Церкви, итальянские епископы, собравшиеся на Собор в Риме, 23 октября 502 г. вынесли следующий приговор: «Симмах — законный папа, а право судить папу лежит не власти людей, но лишь Бога»[786]. Папа Иларий (461–468) довольно жёсткими методами насаждал власть апостолика в Галлии, епископы которой не желали примириться со статусом подчинённых Риму лиц. А папа Феликс II (483–492) отверг Энотикон императора Зенона как пример неоправданного вмешательства мирянина в вопросы веры[787].
Параллельно этому понтифики прилагают многие усилия для того, чтобы подтвердить свои высшие духовные полномочия, незаконно попранные восточными патриархами. И чем больше этому противостоял Константинополь, тем многограннее становились амбиции Рима. Апостолик решился на то, чтобы вообще устранить любой авторитет со своего пути, безосновательно, грубо попирая старые традиции, подчинив своей воле даже Вселенские Соборы. Уже папа Геласий I стал присоединять к каноническим сборникам постановления собственные и постановления своих предшественников, придавая им авторитет, равный соборному[788].
Позднее Бернольд Констанц, верный приверженец папы Григория VII Гильдебрандта (1073–1085), напишет: «Быть судьёй канонов и постановлений является безусловной привилегией апостольского престола»[789]. Но это было лишь кратким изложением мыслей Геласия, который искренне полагал, что «всей Церкви по всему миру известно, что престол Благословенного Петра вправе освободить от приговора, вынесенного каким бы то ни было епископом, ибо престолу Петра дано право отправлять правосудие над всей Церковью, и никто не вправе избежать решения, им вынесенного, поскольку канонами предписано направлять жалобы к нему со всего мира, но никому не позволено обжаловать его решение»[790].
В своём послании императору Анастасию I Римский папа Геласий после обычных тезисов о превосходстве священства над царством отмечает и причину, по которой он вразумляет императора. «И если перед всеми вообще священниками, истинно исповедующими веру, должны склоняться сердца верующих, насколько больший почёт положен предстоятелю Римского престола, кого Божественная власть пожелала возвысить над всеми?»[791]. «Авторитет же Апостольского престола, — продолжает он, — вознесённого во все христианские века над всею Церковью, подтверждается и канонами Святых Отцов, и всей традицией»[792].