Поскольку экспатриарх Константинополя Пирр в это время пребывал в Африке, св. Максим вынудил его вступить с собой в диспут относительно одной воли в Христе, и в июле 645 г. это интереснейшее состязание состоялось. Как и следовало ожидать, победителем из него вышел св. Максим, и раскаявшийся в собственных заблуждениях Пирр выехал вместе с Исповедником в Рим, где оба они предстали перед Римским папой Теодором (642–649). Тот принял Пирра в общение, предоставил ему епископский трон возле главного алтаря и обеспечил денежным содержанием[708].
После этой победы св. Максим в 646 г. инициировал Соборы по всем епархиям Северной Африки. Как следствие, в Нумидии, Бизацене, Мавритании, Карфагене монофелитство было признано ересью, а «Эктесис» отвергнут. Воодушевлённый этим успехом, св. Максим направил послание Константинопольскому патриарху Павлу (641–653), призывая того отречься от монофелитства и признать вероисповедание, утверждённое пятью Вселенскими Соборами. Одновременно с этим ушло ещё два послания: одно — Римскому папе, другое — императору Константу II. Исповедник просил царя заставить Павла отречься от ереси, а апостолика убеждал своим авторитетом воздействовать на Константинопольского архиерея. Если же тот не согласится вернуться к истинной вере, полагал Святой, то нужно «отсечь его, как больной член от Святого Тела Церкви Христовой»[709].
В это время вместо Георгия император прислал нового экзарха — Григория, сына двоюродного брата Ираклия Великого Никиты. Но, вместо того, чтобы думать о защите рубежей Империи, Григорий решил отделиться от Константинополя и провозгласил себя императором. Однако уже в следующем 647 г., арабы разгромили его в сражении, причём сам Григорий погиб. В принципе, это был рядовой инцидент, имевший, к сожалению, фатальное значение, поскольку злые языки из противоборствующей церковной партии обвинили св. Максима и папу Теодора в сочувствии к Григорию и даже в участии в заговоре. Возможно, понтифик, имевший широкую переписку с карфагенскими кругами, не мог не знать о заговоре, но св. Максим был абсолютно свободен от каких-либо обвинений в свой адрес.
Посягательство на царский трон — тяжкое преступление, в сравнении с которым все остальные выглядят второстепенными и малозначительными. Видимо, по этой причине Константинопольский патриарх Павел не очень испугался папского требования отречься от монофелитства, дав уклончивый ответ. И нет ничего удивительного в том, что и экспатриарх Пирр в 646 г. публично отрёкся от Римской церкви, направив соответствующее письмо папе Теодору[710]. В свою очередь, понтифик публично анафематствовал Пирра и подписал в гробнице св. апостола Петра кровью Христа свою грамоту об отречении Пирра.
Хотя императору в это время исполнилось только 17 лет, но он уже понимал, что столь губительное для Римской империи противостояние Запада и Востока по вопросам вероисповедания сохраняться не должно. Конечно, он не был богословом и никак не мог сформулировать приемлемую для обеих сторон формулу. Поэтому царь сделал то, что представлялось наиболее разумным — в 648 г. приказал снять со стен храма «Эктесис» и опубликовал новый указ «Типос», написанный патриархом Павлом. Он разослал его по всему государству и в Рим папе Теодору.
Как и «Эктесис», «Типос» был составлен в очень осторожных выражениях; в нём констатируется факт наличия разногласий по вопросу об одной или двух волях в Христе, а затем содержится запрет на диспуты по данному предмету.
«Воспрещаем всем нашим подданным католикам спорить впредь каким бы то ни было образом об одной воле и одном действии, двух действиях и двух волях, и чтобы содействовать единству Церкви и отнять всякий предлог у желающих спорить без конца, мы повелеваем снять прибитые пред дверьми Великой церкви этого царствующего города папирусы, касающиеся этого вопроса. Кто дерзнёт противиться этому повелению, будет подвергнут тяжкой каре»[711].
По существу, «Типос» имел благую цель прекратить бесплодные, по крайней мере, на тот момент времени, искания и словопрения относительно тайны Божественного Существа. И такая позиция никоим образом не противоречила старой церковной традиции икономии, заложенной ещё св. Василием Великим и св. Григорием Богословом. Но по мятежной человеческой природе результат получился обратный: вместо того, чтобы прекратить старые смуты и раскол, «Типос» породил новые[712].
В первую очередь, такой оборот дела совершенно не устроил Рим, всегда настроенный довольно ригорично, когда хоть тень сомнения падала на православие престола св. апостола Петра и его авторитет. Помимо этого, Рим исподволь продолжал свою политику дискредитации Константинополя, очередной виток которой начался после выхода в свет «Эктесиса» императора Ираклия Великого. Новый документ, сохранявший неопределённость вероисповедальной формулы, могущий быть истолкованным по-разному, автором которого являлся вечный оппонент Римского епископа, представлял собой удачный объект для атаки. В Риме уже давно убедились в бесполезности доказывания императорам ошибочности, как казалось на Западе, уравнивания Римской и Константинопольской кафедр — ключевая идея византийских самодержцев, последовательно, из поколения в поколение реализуемая ими в жизни. Куда проще и надёжнее, казалось, доказать неправоверие Константинопольского патриарха, чтобы вновь обеспечить Римскому епископу то положение, какое он занимал ранее и должен был занимать, по мнению пап.
В этом плане уже «Эктесис» являлся настоящим «подарком судьбы». «Типос», который не отрекался от прежних заблуждений — а они, объективно, имели место в действительности, — позволял развить успех. Тем более, что ввиду юности императора Константа II ни для кого не являлось тайной: сам он не имеет к содержанию документа, вышедшего за его подписью, никакого отношения. И, как казалось, достаточно опровергнуть «Типос» патриарха Павла, чтобы достигнуть полного успеха, не затронув при этом никоим образом императорского достоинства молодого царя. Конечно, это был лишь один из мотивов, обусловивших жёсткое неприятие Римом «Типоса», помимо сугубо богословского. Но и он сыграл далеко не последнюю роль в развернувшейся трагедии Церкви и её виднейших представителей.
Папа Теодор не успел ответить ничем царю, так как 13 мая 649 г. скончался. Но знамя борьбы поднял его преемник, замечательный деятель Церкви папа св. Мартин, урождённый итальянец, бывший апокрисиарий при царском дворе. Во избежание необходимости подписывать «Типос», Рим решил обойтись без утверждения кандидатуры нового папы в Константинополе, и 5 июля 649 г. св. Мартин (649–653) стал понтификом. Решив в первую очередь разгромить монофелитов, папа немедленно созвал в Риме Собор, которому придал значение «вселенского». На него прибыло 105 епископов из Италии, Сицилии, Африки и Сардинии, а также 37 греческих архимандритов, пресвитеров и монахов[713]. В принципе, это был не самый представительный Собор, если учесть, что только на Востоке к тому времени находилось около 6 тыс. епископов.
Собор открылся 5 октября 649 г. в храме Спасителя рядом с Латеранским дворцом, отчего и получил наименование «Латеранский», и завершился 31 октября того же года. Важнейшую роль на Соборе играл св. Максим Исповедник, как признанный борец за Православие против монофелитов. Он сделал подборку святоотеческих свидетельств против монофелитства и подготовил основные выводы, вылившиеся в форму 20 анафематизмов Собора. Вместе с ним активное участие в организации работы Собора приняли и некоторые греческие монахи — Иоанн, Феодор, Фалассий, Георгий, которые не только вдохновляли дебаты, но и стали составителями «Деяний» Собора, написанных первоначально по-гречески, а затем переведённых на латынь[714].
Анафематствовав монофелитов, папа сделал распоряжение о немедленном переводе соборных деяний на греческий язык и распространении их на Востоке. «Эктесис» патриарха Сергия и «Типос» патриарха Павла были признаны неправославными, а сами патриархи Кир, Сергий, Павел, Пирр объявлены еретиками. Вместе с этим папа издал энциклику, в которой оповестил всех епископов и мирян о восстановлении истинного Богопочитания, а также наделил исключительными правами своего викария епископа Филадельфии Иоанна. Он разрешил тому низвергать архиереев, незаконно, как он считал, поставленных ещё при жизни патриарха св. Софрония, если те не отрекутся от монофелитства[715]. Язык папы св. Мартина, отличавшийся крайней обличительностью, содержал тем не менее целый ряд славословий в адрес императора Константа II и почтение к его личности. При этом какая-либо причастность царя к анафематствованным персонам и документам напрочь отвергалась апостоликом, как хульная и необоснованная[716]. Но это не спасло его.