Хотя Муавия и построил вскоре новый флот, но время было утеряно. Когда в 655 г. арабы подошли к Константинополю, им навстречу вышел римский флот во главе с императорским флагманом. По сообщениям армянских источников, перед своим походом Муавия отправил Константу письмо, в котором требовал у царя отречения от христианской веры и принятие ислама. Прочитав послание, император отправился в храм Св. Софии и, пав ниц, воззвал к Богу с такими словами: «Виждь, Господи, поругание, которым поругали нас агаряне. Да будет милость Твоя над нами, как мы надеемся на Тебя. Покрой лица их презрением, чтобы они искали имя Твоё, Господи. Да устыдятся и смутятся во веки веков и погибнут, покрытые стыдом. Да познают, что имя Твоё — Господь, и Ты только возвышен над всей землёй!». После этого император приказал объявить трёхдневный пост и всеобщее молитвенное бдение.
В завязавшемся сражении арабы опровергли мнение о себе, как пустынниках, боящихся воды. Видимо, соотношение сил было совершенно не в пользу греков, и мусульмане предвидели почти несомненный успех своего начинания. Состоявшееся вскоре морское сражение оказалось неудачным для Византии — римский флот был разгромлен, и сам император избежал гибели только благодаря тому, что один из братьев, выручивших Империю раньше, пожертвовал собой для спасения жизни царя[697]. Впрочем, это поражение оказалось спасительным для Империи: хотя арабы и одержали победу, но ввиду больших потерь они не решились продолжать наступление.
Вскоре ещё одно радостное известие дошло до римской столицы: греческое войско, воевавшее в Капподакии, нанесло арабом тяжёлое поражение. В таких условиях положение Рштуни стало совсем плохим — он скрылся на остров Агтамар и оттуда призывал арабов напасть на своих соотечественников, а заодно покарать иверцев, которые, по его мнению, намеревались отделиться от мусульман[698].
Однако у арабов возникли новые трудности, отвлекшие их от очередных походов против византийцев. В 656 г. в Арабском халифате началась междоусобная война, вследствие которой Омар был убит, а государство раскололось надвое. Кроме того, восстали покорённые арабами персы и нанесли им чувствительное поражение. Следующие события хаотично и спонтанно формировали сложную мозаику военно-политических отношений того времени. Некто Мушег из рода Мамикоев поднял нескольких армянских князей против римлян, и попытки Мавриана справиться с ними окончились неудачей: возле Нахичевана византийские войска потерпели поражение от арабов и их союзников армян. Зато после смерти Феодора Рштуни Арменией стал управлять друг Римской империи Гамазасп, муж благочестивый, мужественный, добрый семьянин и верный солдат. Под его началом, при помощи греков, армяне освободились от ига арабов и признали власть Римского царя, за что император Констант II пожаловал Гамазспа титулом куропалата, а армянские войска, вошедшие в состав римской армии, стали получать царское жалованье[699].
Хотя в ходе междоусобной войны Муавия сумел сохранить за собой статус халифа Сирии, но, опасаясь новых столкновений с Мединским халифом Али, предложил в 659 г. Константу II заключить долгосрочный мир, причём по условиям договора не римляне, а арабы (!) обязались уплачивать дань[700]. И хотя очевидно, что Муавием двигали исключительно личные соображения, но араб никогда не пошёл бы на эти условия, если бы не чувствовал возрастающую мощь Римской империи под рукой императора Константа II. Значение этого договора подчёркивает тот факт, что, заключив мирный договор с императором, Муавия практически признал гегемонию Византийской империи на всём Закавказье[701]. Не менее важно то, что этот договор обеспечил толерантное, как минимум, отношение Муавия к христианству и христианам даже внутри своих земель. По крайней мере, после заключения мира с Римской империей более 15 тыс. арабов приняли христианство (!), и Муавия спокойно пережил это событие[702]. Как справедливо указал один исследователь, уже то, что после страшных успехов при Ираклии Великом в царствование Константа II арабы не продвинулись далеко вперёд, многое значило[703].
Мир на восточной границе позволил императору сосредоточиться на северных территориях, к тому времени уже почти полностью оккупированных славянами. Они настолько широко расселились по Македонии, что эта страна стала, по существу, славянской. Были захвачены Фракия, Эмимонт, Родоны, а знаменитая Фессалоника перенесла две осады, правда, закончившиеся для неё удачно. Едва арабы перестали угрожать Римскому государству, Констант немедленно (в 658 г.) организовал очень удачный поход против славян. Он, конечно, не смог в корне пресечь славянскую угрозу, но обязал их отказаться от военных набегов, взяв с них много дани и пленных[704].
Параллельно военным походам против варваров Констант продолжил политику своего деда в отношении славян, предоставляя им места для расселения на Балканском полуострове. Очевидно, это была вынужденная мера — в противном случае славянские набеги могли полностью поглотить Империю, из последних сил отбивавшую угрозы арабов. Царь даже сделал попытку привлекать славян в римскую армию, и хотя таким способом он увеличил её численность, славяне были ненадёжными солдатами, легко переходившими на сторону врага, и слабыми в дисциплине.
После того, как 11 октября 642 г. скончался папа Иоанн IV, на Римскую кафедру был избран Теодор (642–649), сын епископа, родом из Иерусалима. Хотя он был этническим греком палестинского происхождения, но, как и все остальные понтифики, высоко держал знамя Римского престола, а потому сразу же начал войну с монофелитством и «Эктесисом» императора Ираклия.
В это время возникает фигура замечательного борца за Православие, св. Максима Исповедника, человека, едва ли не в одиночестве противостоящего ереси монофелитства. Родившись в Константинополе в 580 г., в знатной римской семье, имевшей родство с царями, св. Максим некоторое время подвизался на государственной службе — он был секретарём императора Ираклия Великого. Однако в 630 г. он оставил мир и ушёл в монастырь в Хрисополе[705].
В 633 г. св. Максим сблизился со св. Софронием Карфагенским и деятельно помогал ему против «Эктесиса», а затем сошёлся с экзархом Георгием, также сторонником Православия. После того, как Георгий был отозван в Константинополь и занял пост магистра армии, св. Максим остался практически единственной авторитетной и значимой фигурой из числа сторонников Православия. Успеху его проповеди и борьбы с ересью во многом способствовали связи Исповедника в Константинополе, которые он приобрёл ещё на государственной службе, а также личная образованность, твёрдость веры, ригоризм суждений и личные качества.
Для оценки последующих событий следует в нескольких словах охарактеризовать ту эпоху, в которой служил Богу преподобный Максим. При всех перипетиях VII в., идея «симфонии властей» ещё более закрепилась в обыденном сознании и практике. Государство и Церковь начали составлять одно целое, и «Номоканон» патриарха св. Иоанна Схоластика наглядно свидетельствовал об этом. Помимо канонического сборника, получившего его имя, патриарх составил дополнение, разделённое на 87 глав, в виде извлечений из 12 новелл императора св. Юстиниана I Великого. Он назвал дополнение «Различные постановления из божественных новелл благочестивой памяти Юстиниана, изданных им после Кодекса, именно такие постановления, которые в особенности согласны с божественными и священными канонами и доставляют им особую силу и которым мы дали некоторый порядок и счёт для удобнейшего нахождения искомой главы, так как эти главы извлечены из различных новелл». Этот «Номоканон» вошёл на Востоке в общецерковное употребление, затем был перенесён в Болгарию, а оттуда — в Россию, где составил 42-ю главу нашей «Кормчей»[706].
Вся культура Византии неограниченно приближалась к идеалу церковности, и в этом стремлении огромная роль принадлежала монашеству, имевшему очень серьёзное влияние на общество. Ветхое языческое искусство утратило свою привлекательность и популярность — христианская литература почти совершенно вытеснила светскую. Всё светское получило религиозный колорит, и преобладание духа над плотью стало лозунгом не только в аскетике, но и в философии и в искусстве. Более того, аскетика вмещала в себя всю общественную этику, и никто не искал другого идеала, кроме аскетического. С другой стороны, наблюдается упадок образования и религиозной культуры. «Писательство перешло в руки людей среднего уровня и постепенно утратило своё значение», и если где-то ещё и существовало, то только в монастырях[707].