— Вы можете, Нина Григорьевна — сказал Корягин, — применять самые строгие меры. И главное — по отношению ко мне. Я это все затеял. И значит — я виноват.

Многие тут же вызвались взять вину на себя, но Нина Григорьевна остановила шум.

— Виновата и я, ребята. Я все знала.

За окном дворник тупой деревянной лопатой сгребал снег.

— Откуда? — спросила звенящим шепотом Шамрочка.

— Во-первых, мне сказал один человек. Но это неважно. Я догадалась и без этого. И скрыла. И я буду нести за все ответственность перед руководством школы.

И тогда только все поняли, насколько это серьезно. И набросились на Пенкина.

Он стоял посреди класса бледный и молчал. Не врал, не хвастался, не усмехался. Он только долго молчал перед тем, как сказать очень тихо:

— Вы мне имеете право не верить. Вполне. Я знаю. Но я пересдам все, за что выставлены отметки. И я пойду к директору и все объясню. Потому что виноват я один. Только я. И никто больше.

А героя не оказалось. То ли Андреев, которому он был поручен, неточно с ним договорился, то ли герой пообещал, а его куда-то вызвали в другое место. Герои — народ занятой.

В общем, героя не оказалось.

И Замошина навалилась на Андреева.

— Неужели нельзя было держать в резерве хоть какого-нибудь участника войны? Хотя бы из числа родителей?

Оля была несправедлива. Таких старых родителей, которые воевали, у шестого «В» не было, а дедушки жили далеко не у всех. Воевала щукинская бабушка, но она, как назло, гостила у подруги в Курске.

— Я не знаю, смогу ли вам пригодиться, — сказал тогда Мирон Сергеевич, — но мне приходилось бывать на войне.

Все очень обрадовались, что Мирон Сергеевич бывал на войне, и вывели его на середину.

— Только я никакой не герой, заранее предупреждаю, чтобы не было потом недоразумений.

И Мирон Сергеевич рассказал примерно следующее:

— Когда я был комсомольцем, а это было страшно давно, в городе Екатеринославе, теперь Днепропетровске, шла гражданская война, и мы с друзьями оказались в подполье. Мне поручили печатать боевые листовки и издавать комсомольский журнал. Журнал назывался «Навстречу заре». Так я и пристрастился к печатному слову. У меня был закадычный друг. Мы вместе с ним писали стихи и помещали их в комсомольском журнале.

А когда война кончилась, мы отправились сперва в Харьков, а потом в Москву — становиться поэтами. Тогда республика нуждалась в поэтах. Но поэта из меня не получилось. Чтобы стать поэтом, нужно иметь свой голос. А у меня голоса не было. А отстать от печатного слова я уже не смог. Тогда я выбрал себе другую специальность, которая тоже нужна была республике. Я стал продавцом новостей. Я продавал газеты, журналы, книги. Я предлагал людям печатное слово. И я полюбил свою работу. Но война, новая война, заставила меня ее оставить. Я ушел на фронт. Я воевал и был ранен. Нет, никакого особенного подвига я не совершил. Но воевал добросовестно. Вернулся домой. Это было в первый год войны. Время — трудное. Люди нуждались в тепле, в хлебе и в добрых вестях с фронта. И я снова стал предлагать им печатное слово. Трудно было сделать так, чтобы каждый день в девять утра у меня в киоске лежали свежие газеты. Но они лежали всегда, каждый день, все эти военные годы.

Я вам так скажу — я был счастлив в своей жизни. Хотя никакого подвига не совершил. Но у меня было дело, которое я любил. А это, наверно, самое главное. Честно служить. И любить то, что делаешь.

Мой друг стал известным поэтом. Такова была его судьба. А я стал газетчиком. Это — моя судьба. Но вы думаете, что она несчастливая? Я с вами не соглашусь!

Да, поэт — это редкая специальность. Но и моя профессия — редкая. Может быть, еще более редкая, чем поэт! Я нигде не встречал объявления: «Требуются поэты». Потому что они, слава богу, есть. Но посмотрите — по всему городу расклеены листовки — «требуются киоскеры», потому что их, к несчастью, нет. И если бы вы когда-нибудь, полюбив печатное слово, принялись раздавать людям счастливые новости — это было бы не так плохо и для вас и для людей. Поверьте мне.

Я знаю — вы хотите все стать космонавтами. Все себе попридумываете, сочиняете что-то необыкновенное! Вы хотите, чтобы лучше о вас писали в газетах, чем читать о других! Но кто будет продавать эти газеты с вашими портретами — вы подумали? Республике нужны люди негромких профессий. А чтобы эти профессии стали необыкновенными, а вам ведь подавай только необыкновенное, — нужно любить свое дело, и тогда оно засверкает! Поверьте вы мне.

А ведь можно подняться в космос и ничего там не увидеть, кроме самого себя. Так тоже может случиться!

Вот что примерно говорил Мирон Сергеевич.

Мирон Сергеевич говорил, а ребята слушали и удивлялись… Все становилось ясно. Кроме одного. Кто открыл секрет Нине Григорьевне.

Оля Замошина? Нет, она бы не сделала такого тайно.

Вернее всего, это сделала Шамрочка, хитренькая девочка с двумя голосками!

На следующий день Нина Григорьевна не пустила Пенкина к директору, а пошла сама. Но весь шестой «В» гурьбой ввалился в приемную и стал у дверей директорского кабинета. Не было только Бори Ильина — он заболел. Заболел первый раз за шесть лет.

В углу тоненько попискивала Маша Шамрочка. Она клялась, что это не она выдала секрет класса. «Ну ладно, пусть я подхалимочка, пусть, — уверяла всех Маша, — но я же не предательница!» — Она клялась и плакала, но никто ей не верил.

Нина Григорьевна вышла из кабинета бледная.

Пенкин пошел к Ивану Петровичу, а за ним все.

Иван Петрович только одно сказал Пенкину, а потом всем:

— Будете решать сами. Вы — хозяева школы. Вы уже взрослые, и вам самим следует оценивать свои поступки. Пусть решает совет дружины!

Глава девятая. Средневековая страничка

«Совет дружины собрался в самом конце года, когда уже был ясен исход состязаний между отрядами.

Какой из отрядов достоин названия лучшего? — вот какой вопрос решали мудрейшины совета дружины.

По всем показателям лучшим мог стать отряд Сороки, тот самый, в котором сражался наш Генрих. Он был лучшим по санитарному состоянию (последние два слова перечеркнуты), красоте, по дружбе и успехам в учениях.

Но некто иной, как Генрих опозорил боевое знамя своего отряда. Славный и дружный отряд, вступившись за честь Генриха, принужден был обманывать и лгать, и за это предстояла ему тяжелая кара.

Как быть? — ломали головы члены совета дружины.

И не знали мудрейшины, какое принять решение…»

Глава десятая. Конец без конца

Выручил Алик Лоповов из седьмого «Б» класса. Тот самый важный Алик, который обычно лежал на своем пальто и молчал.

— Очень просто, — произнес он, и все обернулись: чего это он вдруг, не заболел ли?

Но Алик не заболел. Он четко и ясно повторил:

— За успехи в соревновании переходящий вымпел следует вручить шестому «В».

Все завозмущались, закричали и замахали руками.

Алик переждал, пока кончится шум, и спокойно продолжал:

— А за вранье следует переходящий вымпел у них отнять.

Нет, все-таки не зря Алика Лоповова ввели в совет дружины. Не зря он пролежал на своем пальто!

Когда голосовали Аликино предложение, кто-то вспомнил, что отряду шестого «В» класса до сих пор не присвоено никакого имени. Кто-то сострил и предложил в срочном порядке назвать отряд именем барона Мюнхаузена. Но старшая вожатая Таня оборвала остряка, потому что было не до шуток.

Оля Замошина попросила вывести ее из совета дружины, как не справившуюся со враньем. Ее просьбу удовлетворили.

А на следующий день между первой и второй сменой была объявлена общешкольная линейка. Никто, кроме шестого «В», не понимал почему.