— А как Нина Григорьевна? — ни с того ни с сего поинтересовался он.
— Замучилась Нина Григорьевна.
— Все-таки она хорошая. Ты ей привет передавай.
Постояли молча.
Потом Пенкин отошел и сказал:
— В общем… это… спасибо тебе, что пришла. И прости, что дневник твой унес. Вон он — целенький и невредименький. А мой — можешь на память себе оставить. Он мне ни к чему теперь…
Галя не сказала о том, что не случайно унесла его дневник две недели назад, что сберегала его, Пенкина. Ничего не сказала.
— Придешь в понедельник? — только спросила она.
— У меня билет на воскресенье.
— Струсил?
— Опять завелась!
— Я правду говорю.
— И я — правду. Теперь — не вру.
— Придешь?
Пенкин промолчал.
— Не знаю. Я тебе, Кудрявцева, напишу.
— Можешь не писать. Я тебе, Пенкин, не отвечу. Если ты не придешь в понедельник в школу, пусть даже на один час, я тебе никогда не отвечу. Запомни!
И Галя, не оборачиваясь, зашагала прочь.
Тихо было кругом. И белым-бело. И экскаватор, изрядно потрудившись за две недели, теперь помалкивал.
Глава шестая. Место в строю
Уже Щукин протрубил сбор, уже ребята выстроились на линейку, уже Фигурный пряник замахнулся палочкой на барабан, уже географ Борис Дмитриевич, по старой армейской привычке, вытянулся в стойку «смирно», уже Галя Кудрявцева успела подумать, что все ее позавчерашние старания — напрасны, как вдруг дверь приотворилась и в класс просунулась голова Пенкина.
— Почему опаздываете? — строго спросил Борис Дмитриевич.
— Был у врача! — не сморгнув глазом, отрапортовал за Пенкина дежурный Зайцев.
— Становитесь в строй! — скомандовал учитель географии.
Ничего еще не понимая, зажав под мышкой портфель, Пенкин принялся отыскивать свое место в строю. Корягин и Прудков раздвинулись, и Пенкин встал между ними.
После рапорта все разошлись по местам.
Пенкин ни за что бы не узнал своей парты, если бы там не сидела Кудрявцева. Пенкин ни за что не узнал бы и своего класса — стены его отливали цветами радуги, посередине тремя рядами зеленых яхт выстроились ученические столы, и все они плыли к большому зеленому острову, который был когда-то классной доской. На подоконниках зеленели тропические растения. И портреты знаменитых путешественников, выравнявшиеся в линейку, казалось, одобрительно кивали головами, переговариваясь друг с другом на иностранных языках.
На мгновение Пенкин подумал, что все это происходит в каком-то фантастическом фильме.
— Пенкин — пятерка, — донесся до него издалека голос Васко да Гамы.
— Что? — вздрогнул очнувшийся Пенкин.
— Пенкин — пятерка, — повторил Борис Дмитриевич, — за контурную карту. Передайте, ребята. — И к Пенкину по рукам поплыла разрисованная цветными карандашами отличная карта Европы.
Вслед за картой приплыл к Пенкину и дневник. В нем рядом со знакомой двойкой находились чьи-то незнакомые пятерки.
Фантастика на этом не кончилась. Фантастика продолжалась!
Пенкин готовился к тому, что его будут ругать, прорабатывать. Но никто его не ругал, не прорабатывал и даже (самое удивительное!) не удивлялся его появлению. Никто не удивлялся! Ни учителя, ни ребята. Все вели себя так, словно ничего особенного не случилось. Ну, проболел человек немного — две недели пропустил, и все!
Пенкин стремился узнать, что значит эта разрисованная Европа и пятерки в дневнике — но спрашивать было не у кого. Все занимались своими делами. Все смотрели на него равнодушно, не обращали никакого внимания. И Кудрявцева не обращала!
На переменке к Пенкину подошла Нина Григорьевна.
— Пришел! Отлично! — сказала она, здороваясь с Геной. — Теперь можно и собраться.
«Ну вот, наконец, начинается!» — подумал Пенкин. Но тут подоспели Корягин с Сорокиным.
— А надо ли торопиться? В субботу будет у нас пионерский сбор. Давайте на сборе и поговорим.
Сорокин покивал головой.
И Нина Григорьевна согласилась, что торопиться действительно некуда. Можно подождать до пионерского сбора.
Потом как ни в чем не бывало прозвенел звонок, и все спокойненько отправились на урок истории.
Александр Петрович всегда сердился, когда преподавал историю шестому «В». То ли на шестой «В», то ли на историю средних веков.
И в самом деле — что в ней хорошего?
Феодалы наживались, а народ нищал.
Народ нищал с каждым уроком все сильнее и этим пользовались, между прочим, не только феодалы, но и Ваня Андреев.
— А крестьянам становилось жить все хуже! — бойко отвечал он, о чем бы ни спросили. И почти всегда оказывался прав. И получал как минимум тройку.
На этот раз Александр Петрович принес на урок проекционный фонарь. Миронов поднял руку.
— Кино сегодня будет?
— Садись! — сердито сказал Александр Петрович и стал сердито отмечать в журнале — кто есть и кого нет. Потом перешел к опросу. Первым отвечал Ваня Андреев. Про крестьян. И получил свою тройку. Дальше шел Борис Ильин. Этот заработал пятерку. И тут ко всеобщему ужасу сердитый Александр Петрович вызвал к доске Пенкина. И те самые ребята, которые так хорошо с самого утра притворялись равнодушными — дрогнули. Они не отрываясь глядели на Пенкина, готовые в любую минуту (только как?) прийти ему на выручку. Но Пенкин вовсе не нуждался в помощи. Немного волнуясь, с непривычки, он начал рассказывать о Жанне д’Арк.
И Жанна д’Арк моментально вышла из учебника и зашагала босыми ногами по траве. Она совершенно живая шла по траве и щурилась от солнца. Ей было семнадцать — на пять лет больше Кудрявцевой и всего на четыре Миронова, которому папа подарил часы за четверку по географии. Жанна училась бы в девятом классе и в следующий год кончала школу. Но она не училась совсем, и наверно, поэтому епископам, судившим ее, удалось запугать и сбить с толку неграмотную Жанну. Но до суда было еще далеко — Пенкин рассказывал, как храбро сражалась она за любимый Орлеан, как гордо сидела на коне, крепко сжимая в руке знамя милой Франции…
Все прямо-таки заслушались. И Александр Петрович перестал сердиться и, совершенно не сердясь, поставил в журнал, а потом в дневник Пенкина аккуратненькую пятерку.
Весь шестой «В» торжествовал!
Все пришли в хорошее настроение. Даже Оля Замошина.
И ободренный Миронов снова поднял руку.
— А кино будет?
— Иди к доске, вот тебе и будет кино, — снова рассердился Александр Петрович.
И началось кино.
Миронов ничего не мог ответить ни про Генеральные штаты, ни про мир с англичанами. И получил двойку. И сел на место.
И тогда погасили свет. И стали показывать Жанну д’Арк.
Но сначала никто не смотрел, а все в темноте набросились на Миронова — за эту его двойку, которая подвела всех, и тут же в темноте договорились, что Пенкин подтянет его по истории.
А уж дальше стали внимательно рассматривать Жанну д’Арк, которую так хорошо обрисовал Пенкин.
В общем, день сложился для Пенкина удачно.
А в конце дня Толя Зайцев спросил:
— Ты домой?
Пенкин подумал и сказал:
— Да.
— Если не возражаешь, я к тебе сегодня наведаюсь.
Глава седьмая. Семья плюс школа
Пенкин вернулся домой из военно-спортивного похода в понедельник, двадцать третьего декабря ровно в пятнадцать ноль-ноль по московскому времени.
Мама, которая очень обрадовалась, отчего-то заплакала, а потом, осмотрев Пенкина, сказала, что он вырос и возмужал — вот что значит две недели провести на свежем воздухе.
Гена согласился с этим. Спорить не стал.