Худой, бледный дехканин в рваном халате мгновенно забрался на помост и закричал:

— Забыл? Нет, разве это забывается! Я умолял, я просил: «О судья, одно движение руки — и печать приложена. В твоих руках благосостояние, счастье, жизнь целой семьи». А он? Он и не смотрел на меня, ибо у меня ничего не было, чтобы дать ему. Много дней я жил у Шахабуддина в конюшне, чистил лошадей, выносил навоз. Коленями вытирал порог его михманханы. И все надеялся. Подметал ему двор. Жал клевер, колол дрова, всю черную работу выполнял. Но мое дело и на волосок не подвинулось. Что хочешь делай, а Шахабуддина–кази слезой не проймешь. Казий бедноту и за людей не считал. «Эх вы, мразь! Да две сотни вас и пальца байского не стоят, — говаривал он. — Был бы бай да ишан довольны». Вот «закон» казия…

Шахабуддин сидел неподвижно, и только по бледному лицу его катились крупные капли пота.

— Ну, как, — повернулся к толпе Джалалов, — нужен вам такой судья как Шахабуддин? Хотите вы, чтобы он по–прежнему «хлопал» печатью и наживал богатства?

Несколько робких голосов выкрикнуло:

— Нет, не хотим!

Их подхватили более дружно в задних рядах:

— Не надо, пусть убирается!

А еще через минуту кричала единодушно вся толпа.

— Вон! Убирайся, старый пес!

— Кого же вы изберете казием вместо вора и взяточника Шахабуддина? — наконец удалось перекричать толпу Джалалову.

Он по–мальчишески наслаждался победой и с торжеством посматривал на гудевшую толпу, забыв, что в двухстах шагах в доме Шахабуддина–казия сидит сам Кудрат–бий со своей бандой головорезов.

Но друзья были начеку.

— Поспешим, — зашептал арычный мастер, — если Кудрат–бий терпел и не вмешивался, то потому только, что был уверен… А сейчас, как узнает…

Только теперь Джалалов вспомнил об опасности. Он обежал взглядом толпу, ища знакомые лица, и увидел человека, ожесточенно прокладывающего себе локтями дорогу к помосту. Это был широкоскулый, с изрытым оспой лицом, человек лет пятидесяти.

— Я хочу сказать, — крикнул он могучим басом так, что многие вздрогнули.

— Говорите, — сказал Джалалов. Человек быстро взобрался на помост.

— Не надо нам Шахабуддина, не надо нам Черную бороду, — загудел он. — Не надо нам их. Пусть идут туда, откуда пришли. Так ли?

— Так, конечно так, — закричали в толпе.

— Вот хорошо! Но кого же выбрать? Не знаете? Говорят, казием должен быть знаток шариата, а есть ли среди дехкан такой человек? Нет, среди дехкан нет даже одного человека, умеющего как следует читать книгу. А если мы выберем грамотного, то он окажется баем или ишаном. А зачем нам казий из богачей? Он будет такой же лихоимец, как и Шахабуддин… Не будем никого выбирать казием. Я слышал, есть теперь в Сары–Ассия советский суд, народный суд. Он судит по нашему закону, закону трудящихся. Вот и достаточно. Не надо нам казия!

Шум поднялся такой, что несколько минут ничего нельзя было разобрать.

Баи и имамы незаметно исчезли под темными сводами старого мазара. Один только Шахабуддин остался сидеть на ковре. Он судорожно хватал пустой чайник и пытался налить себе в пиалу чай. Но вода не лилась; тогда он подымал крышечку, заглядывал внутрь, и губы его беззвучно шевелились. С минуту посидев неподвижно, он ошалело оглядывался и снова хватался за чайник.

Горбатая, искривленная фигура Ползуна мелькала в толпе. Он пытался что–то объяснить дехканам, но его никто не слушал.

Наконец он подошел к возвышению и приторно вежливо обратился к Джалалову:

— Я не знаю вас, домулла, но поражен вашими толковыми рассуждениями. Вы, наверное, не здешний; не хотите ли отдохнуть? Воспользуйтесь нашим гостеприимством.

Ласковое его обращение никак не вязалось с блудливо бегавшими глазами.

Джалалов насторожился:

— Не хочу вас затруднять. Спешим до ночи попасть в Денау, — осторожно отклонил он любезное приглашение.

— Но я вижу, что вы утомились, произнося столь пылкие речи. Поистине, надлежит сейчас покушать и насладиться покоем.

— Нам некогда думать о покое, — вмешался в разговор Курбан. — У нас нет времени ходить в гости. Мы поедем.

Он увлек за собой Джалалова.

Ползун некоторое время пытался не отставать от друзей, но арычный мастер и группа батраков встали перед ним плотной стеной. Яростно взглянув на дехкан, он повернулся и стремительно заковылял к мазару.

Смешавшись с толпой, Джалалов и Курбан поспешно прошли к чайхане. Лошади были уже заседланы. Воспользовавшись быстро спустившимися сумерками, всадники незаметно выбрались из кишлака, спустились с обрыва и быстро поехали тугаями по дороге на Шурчи.

Курбан громко рассмеялся.

— Что вы? — спросил Джалалов.

— А они нас будут искать на денауской переправе…

— Пусть ищут…

Давно неезженная дорога уводила в бесконечные тугаи. Стена зарослей обступила всадников. Местами из серебряной листвы кустарникового лоха и перистых камышей выглядывал старый дувал с черными глазницами, по–видимому, совсем недавно пробитых бойниц, вносивших в мирную картину вечерних сумерек тревогу и напряжение. Где–то далеко кричала перепелка.

Джалалов ехал молча, перебирая в памяти подробности сегодняшнего суматошного дня.

Перед глазами юноши возник бледный облик плачущей Саодат. Что с ней? Где она?

Курбан внезапно спросил:

— Что вы вздыхаете?

— Да так.

— Что мы теперь будем делать?

Но Джалалов не успел ответить. Лошадь его с храпом шарахнулась в сторону, и он чуть не свалился с нее в сухой арык.

— В чем дело, черт!

Резко осадив дрожащего коня, Курбан стал вглядываться вперед. В белой пыли лежал, закинув голову, и оскалив зубы в предсмертной муке, человек.

Понукая упрямившихся лошадей, друзья подъехали ближе. Теперь ясно стало — человек был мертв.

После долгого молчания Курбан хрипло проговорил:

— Недавно его…

— Почему вы думаете?

— По цвету крови видно.

Страх стал медленно закрадываться в души молодых людей. Они почувствовали себя сиротливо перед лицом наступающей ночи. Ветер таинственно шелестел в Камышевых зарослях, черные загадочные фигуры уродливо искривленных деревьев грозными призраками стояли на обочинах дороги.

— Едем! — вполголоса пробормотал Джалалов. Он не предложил даже слезть с коня и осмотреть тело. В голове его вертелось одно слово: «басмачи…»

И когда через четверть часа впереди послышался неясный шум, Джалалов мгновенно спрыгнул на землю и, ведя коня под уздцы, поспешил укрыться в глубоком, заросшем камышом, сухом арыке. Курбан безропотно последовал за ним.

Они долго двигались вперед, напряженно вслушиваясь в тьму. Ноги неслышно ступали по мягкому песку, и повеселевший Курбан хотел уже заговорить, как вдруг вверху, совсем недалеко, раздался топот копыт.

Джалалов и Курбан метнулись в сторону. Пробравшись через густые камыши, они переползли через невысокий дувал и залегли. Лошади остались внизу. Слышно было, как они ели траву, фыркая и отряхиваясь. Неуемно шумели кроны высоких деревьев.

Курбан шептал что–то, но понять его было невозможно. Джалалов внезапно схватил его за руку.

— Что это?

Творилось что–то непонятное. Во тьме ночи медленно возникло светящееся пятно, на котором четко вырисовывались фантастические силуэты деревьев. Пятно росло, делалось все ярче. Теперь ясно был виден дувал и все пространство сада.

Джалалов впоследствии рассказывал:

«Я подумал, что схожу с ума. Нет, я поверил в существование духов, привидений… Перед нами возникла сказочная гигантская фигура. Неслышно двигался на коне легендарный богатырь из старинной сказки в доспехах, в шлеме. В ореоле сияния оружие поблескивало голубыми искрами. Сказочный герой сошел с облаков на землю, меч сверкал в его руке. Сколько это волшебство продолжалось — не знаю. Призрак исчез… Только теперь я заметил, что сад озарен тихим светом взошедшей луны и что по дороге за дувалом слышен топот копыт. Но я был так поражен, что не мог шевельнуться…»