Начались благочестивые разговоры.

Санджар делал отчаянные усилия, сдерживая зевоту (зевать в обществе почтенных людей — верх неприличия), а неутомимый Курбан пустился в прения с Кудрат–бием и каким–то очень словоохотливым ишаном о священных текстах, предписывающих бритье усов… Тут же, совершенно непонятным образом, спорщики перескочили на сладость пребывания в раю бойцов за веру, павших в битве с неверными.

С досадой Санджар думал о том, что время уходит, а переговоры, по существу, не начаты. Он встал и подошел к возвышению, на котором среди пиал и пустых чайников восседал Курбан, ожесточенной жестикуляцией подкрепляя свои самые запутанные суфийские доводы. Кудрат сидел красный, потный от неисчислимого количества пиал зеленого чая и от чрезмерных умственных усилий.

Ища поддержки и сочувствия, он обратился к подошедшему Санджару.

— Вот, если человек почтенный, как вы, в походе… О!

Тупой взгляд его свиных, налившихся кровью, глазок впился в лицо Санджара. Кудрат–бий забыл о предмете спора. Его память усиленно заработала. Он думал: «Где и когда я видел этого человека?»

С холодным любопытством Санджар следил за лицом курбаши, готовый ко всему. Ничто не выдавало его волнения.

Почтительным тоном он спросил, обращаясь к Курбану.

— Господин, время близится к полудню?

И Кудрат–бий поспешил, как истинно восточный человек, скрыть под маской любезности обуревающие его подозрения.

Переговоры начались.

Кудрат–бий извлек примитивно начертанный план города Денау и долго объяснял лже–Санджару, как будут расставлены басмаческие отряды во время церемонии сдачи.

— Вот здесь, несколько позади и сбоку, — Кудрат–бий хитро усмехнулся, — будет ваш отряд. Позади и сбоку… на большой термезской дороге.

— Но зачем же? — недоумевал Курбан.

— А еще дальше, вот тут около старой стены, вы оставите человек двадцать джигитов. У вас есть пулемет? Вы спрашиваете, зачем? Нам надо сохранить Сарыджуйскую дорогу. По ней к городу в полдень будет двигаться отряд моего помощника.

Курбан растерянно смотрел на карту. В топографии он понимал гораздо меньше, чем в вопросах схоластики. Но Санджар, все еще стоявший около возвышения, был весь внимание.

Разговор продолжался несколько часов, и Кудрат–бий должен был прийти к заключению, что перед ним сидит человек, ничего не смыслящий в военном деле. Так и понял бы всякий на месте курбаши. Но Восток есть Восток, да и школа придворных кругов Бухары не прошла даром. Впитанные с детства хитрость, коварство повернулись сейчас против самого курбаши. Он начал думать, что его собеседник — тончайший дипломат, и, проникшись к нему уважением, решил раскрыть свои замыслы.

— Вы удивляетесь, — заговорил Кудрат–бий, — зачем все эти предосторожности? Я объясню, хотя вы знаете это не хуже, чем я. Большевики коварны. Они могут изменить своему обещанию отнестись к нам со всей почтительностью и уважением, и тогда нам придется с оружием в руках доказывать, что мы, — войско ислама, — сильны и могущественны, и что мы хотели сложить оружие только из человеколюбия и нежелания проливать напрасно мусульманскую кровь…

Только теперь Курбан сообразил в чем дело:

— Вы хотите напасть на большевиков там, в городе?

И Кудрат–бий, окончательно запутавшийся в хитросплетениях лжи, принял возмущение Курбана за новое проявление лицемерия. Тяжело вздохнув, он ответил:

— Бог велик!

Во время разговора приближенные Кудрат–бия, — начальники отрядов без войска, начальники крепостей без крепостей, большие и малые чины, — слушали молча и только изредка кивали головами, выражая, невидимому, одобрение и согласие.

Сейчас, когда переговоры были почти закончены, Кудрат–бий вспомнил о своих советчиках. Он грозно посмотрел на подобострастные лица и резко оказал:

— Ну, а вы? Что окажете вы, мудрецы? Те молчали. Курбаши рассвирепел:

— Что это значит? Нравится, скажите: «Хорошо», не нравится, скажите «Плохо»! Ну же!

Елейный старичок заговорил:

— Великий бек! Ты собрал нас на совет, чтобы мы выслушали твое мнение. А нам что говорить? Если наш совет будет плохой, ты еще прикажешь под горячую руку отрубить голову. Нет, лучше помолчать, чтобы не плакали друзья наши, а враги не возрадовались. Ваш ум, господин, несравненен, ваши таланты…

Он захлебнулся от восторга.

Несколько секунд Кудрат–бий рассматривал исподлобья говорливого старичка, затем, поморщившись, сделал губами движение, как бы собираясь плюнуть. Но только презрительно крякнул.

Обращаясь к лже–Санджару, он заговорил вполголоса, напрашиваясь на откровенность.

— Надо бы укоротить руки наших врагов, а как это сделать, когда окружающие мою особу люди строят друг против друга козни, сбиваются с пути, проникаются духом строптивости. Но, слава богу, государство мое не без хозяина, а рука моя тверда.

Только после обильного обеда, когда Курбан и Санджар начали сборы в обратный путь, курбаши вдруг вспомнил о Зуфаре.

— Как здоровье нашего помощника?

На мгновение в памяти Курбана промелькнула картина, освещенная вспышкой молнии, там, на берегу неистового Туполанга.

— Благополучно… Они чувствуют себя благополучно.

— Что же он не приехал с вами?

— Они не высказали особого желания подвергать себя тревогам и опасностям переправы. Брод очень плохой…

Помолчав немного, Кудрат–бий осторожно зевнул, прикрывая рот ладонью.

— Вы хотите в темноте опять переправляться через проклятый Туполанг? Оставайтесь. Скоро поспеет плов, с айвой, с мясом молоденького барашка. У меня повар из Кермине, из дворца самого величества. Знатный кухарь, может в одном котле сразу пять пудов рису сварить… Оставайтесь, не отпущу.

Все было очень вежливо, любезно.

Лошади стояли под чинарами заседланные. Солнце спускалось за байсунскую гору, а курбаши все не отпускал гостей, все уговаривал их остаться. В голосе его не было и признаков раздражения, на лицах конюхов, державших под уздцы коней, можно было прочитать только терпение и скуку, толпа имамов и приближенных вторила Кудрат–бию в самых подобострастных выражениях — и все же Курбан и Санджар поняли вдруг, что стряслось неладное и что выехать сегодня, пожалуй, не удастся.

Кудрат–бий хитрил.

Санджар сделал условный знак, и Курбан, прижимая руку к сердцу, направился к возвышению, где только что были разостланы новые ковры.

Выражение полного удовлетворения разлилось по лицу Курбаши.

Курбан обернулся и сказал шагавшему за ним Санджару:

— Брат мой! Садитесь на коня и передайте моим дорогим воинам, что начальник их Санджар пребывает в довольстве и благополучии в гостеприимном обиталище друга нашего Кудрат–бия… Скажите там: «Начальник ваш и господин обрел себе место на краю бекского одеяла и пользуется достойными для своего положения почестями». Поезжайте.

Санджар легко и ловко, но без излишней торопливости, вскочил на коня и крикнув: «До свиданья! До свиданья!» — галопом поскакал по улице.

Резким движением обернулся Кудрат–бий на стук копыт, но было поздно.

Хор голосов приближенных проводил уже напутствием отъезжающего.

— Да будет вам путь.

И Кудрат–бий увидел в золотисто–красноватом облаке пыли, застилавшей сжатую слепыми домами улочку, темную фигуру удалявшегося всадника. Курбаши вздрогнул. Надо было вернуть этого человека, но как это сделать? Проводы состоялись, а задержать силой… закон гостеприимства не должен быть нарушен. Пусть едет.

После ужина курбаши вдруг резко сказал:

— Вы горец, Санджар–бек, и никогда, по всей вероятности, не испытывали, что значит ветер теббад — ветер лихорадки, а?

— Нет, я не слышал о ветре теббад, — уклончиво заметил Курбан, не понимая еще толком, к чему клонится разговор.

— Страшный ветер теббад, дующий в пустыне Кызыл–Кум. Очень страшный.

Думая, что Кудрат–бий начинает рассказывать какую–то историю, Курбан изобразил на лице напряженное внимание и приготовился слушать. Но Курбаши, после паузы, заметил: