Изменить стиль страницы

— Желторотые отвечают только на вопрос, понятно? Корпоративная дисциплина! Корпоративный дух! — Он развел и приподнял локти. — Тебе, надеюсь, известно, что ты, Черно-Белый, за мой тост обязан расквитаться со мной, чокнуться. Это тебе известно. Так вот: поднимаю за тебя полный стакан!

Я тоже поднял свой стакан, развел локти, как он.

— Я…э…

— Мы квиты, — подсказал де Колана.

— Мы квиты! — гаркнул я.

— Пей до дна!

Мы выпили, опрокинув стаканы, до дна. Он блаженно фыркнул в усы.

— Аа-а… Эй, фукс, куртка и брюки готовы?

— Готовы, — подхватил я игру.

— Бандаж!

Я сделал вид, что достаю бандаж и начинаю его накладывать, что де Колана позволил, покряхтывая от восхищения.

— Эй вы, фуксы, — рявкнул он мне и своей своре, — эй вы, фуксы, здесь, на фехт… на фехтовальной площадке… сейчас заслуженный фукс де Колана… — щелкнули каблуки, затявкали псы, — отъявленный драчун… продемонстрирует вам… показательный… поединок корпорантов.

Отведя левую руку, он стремительно ткнул в воздух тростью с резиновым наконечником и, перекрывая усиливающийся лай, захрипел:

— Четвертая позиция… четвертая позиция… Удар!.. Ха, здорово попал! Двух зубов как не бывало, а для шва на щеке тринадцать скобок.

— Не тебе меня учить фехтованию, старый фукс. Ведь я — доброволец-вольноопределяющийся четырнадцатого императорско-королевского драгунского полка, район комплектования Кёииггрец, в котором все — от самого юного вольноопределяющегося до желчного полковника — были бритыми и безусыми в честь покровителя полка фельдмаршала Леопольда Йозефа графа Дауна, победителя при Колине.

— За сие провит… противное всем корпоративным правилам высказывание твой старый фукс присуждает тебя выпить штрафной. — Он поднял рывком графин, плеснул вельтлинского в мой стакан. — Пей штрафной — до дна!

Я послушался.

— А теперь… — Он весь снял от восторга. — Марш блевать!

— Как, прошу прощенья?

— Марш блевать! — прохрипел адвокат.

Я щелкнул каблуками со странным ощущением невесомости, печатая шаг, обогнул стол и печь, и — кру-гом! Де Колана опустился на скамью, плечи его сотрясал беззвучный смех»

— А ты, Черно-Белый, пре… превосходный фукс. Завтра приму тебя в корпорацию. Это надобно обмыть…

Он налил вина, я снял пиджак, мне стало жарко, и присел рядом с растревоженным Патриархом в углу скамьи. Внезапное покашливание, скорее подавленный хрип:

— Хум-ррум-рресхааа… — И тут де Колана запел, грохая в такт тростью по столу, запел, хотя пеньем это назвать было трудно: яростно-экстатический хрип, которому словно загипнотизированная беспорядочно подтягивала, то скуля, то повизгивая, вся свора, переходил во всеобщее фанатическое завывание.

Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus…[60]

Де Колана внезапно умолк; завывание оборвалось. Но вот он замахал палкой, торжественно отбивая такт, и захрипел уже под сурдинку. Глаза его влажно блестели.

Ах, благодать ученья дней,
Куда же ты исчезла…

Загипнотизированная свора то повизгивала, то подвывала тихонечко. Сентиментальная какофония, исполненная пиано, оказывала неотразимое действие. Я едва не повалился на стол.

— Ха-ха-ха-а-а.

Де Колана потряс меня за плечо.

— Не смейся, — шепнул он, едва ли не плача, и трагически прохрипел:

О Jerum, Jerum, Jerum,
О quae mutatio rcrum…[61]

— Да, кстати, mutatio rerum. — Я отер слезы смеха. — Брат этот, Пейдар Клавадечер… — Я все еще хихикал. — Он же был молод и полон сил, если я вас правильно понял, а? А потом — пиф-паф — и мертвее мертвого?

Адвокат уставился на меня окаменев, ни разу не моргнув. И лишь постепенно вернулся к окружающей действительности. Тягостность, с какой он преодолел частичную, но в чем-то, видимо, и полную потерю памяти, отразилась на его искаженном гримасой лице. Он сипло переспросил:

— Пейдар Клавадечер? — И отважился на вялый кивок.

— Да. Не позволите ли мне чуточку погадать, мой скрытный друг? — спросил я, опьянев от выпитого вина. — А что, если б я знал, кто этого Пейдара пиф-паф…

Тут-то она и проскользнула, его скрыто-лукавая усмешка. С удивительной живостью де Колана прижал палец к губам:

— Тсс-сс!

Хозяин протопал вокруг стола, поднял вверх заслонку, из окошечка в зал просочился слабый свет электрической лампочки. Он — раз-два-три — и убрал со стола, оставив только стакан адвоката, который тот не выпускал из рук, вытер винные лужи салфетками, все поставил к окошечку в кухню, взял протянутый ему оттуда голубой кофейник, две пузатые чашки, едва ли не целое корыто кускового сахару, вазу, из которой торчало печенье-палочки.

— A-а, «мертвячьи косточки», — проскрипел де Колана, кивнув на печенье.

Две рюмки, из которых мы уже пили, вернулись вымытыми, и вместе с ними бутылка, где точно в аквариуме плавало вьющееся растение.

— Особый род граппы, — представил мне адвокат этот аквариум. — Alla Ruta[62].

Хозяин что-то спросил де Колану на ретороманском языке и получил отрицательный ответ. Я понял благодаря гимназическим познаниям в латыни, что предложение Клавадечера зажечь свет в зале было отвергнуто. Хозяин качнул руками и хотел было идти, но де Колана хрипло окликнул его. Хозяин кивнул, и впервые на его лице промелькнула мрачно-угрюмая улыбка, он повернулся к окошечку в стене, но де Колана вновь что-то прохрипел, и хозяин застыл, покачивая руками. Адвокат, словно обессилев, сжал бутылку дрожащими пальцами и почти до краев наполнил граппой свой стакан. Хозяин тут же подхватил бутылку, налил обе рюмки, поднял одну — опять его горящий взгляд искоса устремился на мой лоб — и произнес:

— Evviva l’Austria![63]

— Austria erit in orbe ultima[64], — прохрипел торжественно адвокат.

Мы осушили рюмки, хозяин и я; де Колана сделал большой глоток, словно пил вино, а не водку. Ублаготворенный, он, кряхтя, вздул бахрому усов и блаженно вздохнул раз-другой, бесхитростно радуясь, точно младенец у материнской груди. Клавадечер еще раз наполнил рюмки.

— Evviva la Svizzera![65] — произнес я и поднял свою.

— Evviva la Grischa, — ответил хозяин: да здравствует Граубюнден. Опять вспыхнула его мрачная улыбка и сразу погасла. С минуту он еще стоял перед нами, почесывая густо поросшие рыжеватыми волосами руки, потом подошел к печке поправить огонь, поворошил угли, захлопнул дверцу, а вслед затем и дверь в зал.

Как только мы остались одни, вновь проскользнула хитрющая ухмылка де Коланы.

— Итак? — шепнул адвокат.

— Простите?

— Итак?

— Что: итак?

Воспаленные глаза де Коланы прямо-таки источали лукавство.

— Так кто, по-вашему, — он опять обращался ко мне на вы, — ммм… этого Пейдара Клавадечера пиф-паф?..

— А… вот что, — зашептал и я. — Ну, может… — Я кивнул в сторону двери, которая только что захлопнулась за хозяином.

— Vacca Madonna, да вы хитрюга. Хнг-хнг-хнг!

— И прямо в лоб, — горячо зашептал я. — В самую середину, не так ли?

Озадаченно-неподвижным взглядом, пожалуй, даже туповато де Колана уставился в какую-то точку у меня над глазами, потом вновь хитро прищурился, и взгляд его сверкнул лукавством.

— Хнг! Ну вы и хитрец, Черно-Белый. Пожалуй, даже величайший детектив. Хнг-хнг-хнг. Угощайтесь «мертвячьими косточками». Объедение.

вернуться

60

Будем радоваться, пока мы молоды… (лат.) — начало студенческой песни, дошедшей до нас из средних веков.

вернуться

61

О горе, о горе, о горе, как все меняется… (лат.)

вернуться

62

Водка, настоянная на руте (итал.).

вернуться

63

Да здравствует Австрия! (итал.)

вернуться

64

Австрия будет на краю мира (лат.).

вернуться

65

Да здравствует Швейцария! (итал.)