— А-аах, — хитро ухмыльнулся де Колана. — Где «Чезетта-Гришуна», спрашиваете вы. Ну что ж, в Сильсе, вот где! В Сильс-Марии на горе. Во всей Швейцарии вы не найдете этакого ог… — у него заплетался язык, и, смутившись, он скорчил гримасу, — онг… хгм… ог-нен-но-го вина.

Так как же? — обратился я к обществу. — Едем?

— Ах, в Сильс! — вскричала Полари и забила в ладоши. Уверенная, что ее сигнал уловлен, она стала упрашивать Йоопа: — Ах, Йоопикуклик, ну пожалуйста, едем все туда, да?

— Нет, — Йооп уловил сигнал и теперь, потирая лысину, бурчал, — вечером мне надо еще поработать над каталогом.

— О! Вечно ты со своим каталогом, — надула Полари губы, — ну, пожалуйста, пожалуйста, поедем в Сильс.

— Сожалею, весьма, но у меня есть обязанности.

— Решено, — скомандовал я. — Значит, мы едем вдвоем, доктор. И незамедлительно.

— А Ксана поужинает с нами, — подхватила Пола, завладевая рукой Ксаны. — Да? Требла отправится с господиномспание-леводом в Сильс, да? А потом заедет за Ксаной и Йооп даст вам «крейслер», чтобы доехать до дому.

Я поднялся. Посадил, нагнувшись, Сирио на кафельный пол, сунул Йоопу поводок в руку, тщательно застегнул пиджак, надетый поверх черного свитера, связанного Эльзабе Джакса, и более уже не оглядывался на стол. Зачем мне на него оглядываться? Зачем наблюдать душераздирающую сцену прощанья, что разыгрывалась между адвокатом и Арчибальдо, с одной стороны, и Сирио — с другой? Зачем смотреть, как Пола подозвала господина Пьяцагалли и выясняет:

— А не скажете ли, милейший, кто этот солдат… такой красавец… такой писаный красавец?

— Этот? Вот он? Это горный стрелок Цбраджен, — услышал я любезный ответ Пьяцагалли. — Ленц Цбраджен. Держит вместе с братом торговлю лесом. Сейчас проходит переподготовку. Мой сын Фаустино служит фельдфебелем в его батальоне.

— Цбраджен! Нага поставщик дров! С его братом Балтазаром я знакома.

Владелец типографии Цуан не принадлежал, видимо, к числу насмешников в Граубюнденском зале; когда де Колана рассеянно застегивал пальто, Цуан подошел и шепотом начал его убеждать в чем-то по-реторомански. Адвокат терпеливо слушал, пощипывая усы, и, что-то о^ъетив, похлопал, успокаивая, янтарной ручкой своей трости по плечу. Цуан в мрачном раздумье, дергая бороду, вернулся к своему столику.

— Avanti a gletsch[42], — с неожиданной бойкостью прохрипел де Колана.

Широким жестом, держа в руке шляпу, он приветствовал стол Йоопа. Мы двинулись гуськом через Американский бар — адвокат, Патриарх Арчибальдо, я. За нами неслись шуточки Тардгозера и ржание Мавеня, клохтание Полы, горестные завывания Сирио и выкрики Йоопа: «Место! Место!» Мимо маленького бильярда. Болельщики разошлись. Шары исчезли в ящике. Только деревянный гриб, Гитлер, опять стоял в центре зеленого поля. Оба Белобрысых, обернувшись лицом к доске на стене, натягивали куртки. Девица Туммермут все еще висела на руке солдата Ленца Цбраджена. В толчее бара меня невзначай притиснули к ней, и рукой я ощутил на какую-то долю секунды ее упругую грудь; прищурив один глаз, она с любопытством смерила меня другим — зеленым — и пискнула:

— Bye-bye[43].

— Позвольте мне, — остановил меня Ленц, — преподнести двум прекрасным дамам, которых вы ни с того ни с сего бросили — а старшая, кстати, наша клиентка, — букет сердечника. Букетик сердечника от Солдата-Друга.

— Сердечника?

Горный стрелок расстегнул мундир, сунул руку под зеленую рубашку, — дерг-дерг! — и вот он уже держит в кулаке клок иссипя-черных волос.

— Попытайте свое счастье, — предложил я.

— Да шутка это. — Он плотоядно заразительно загоготал и разжал кулак. — Чао! — крикнул он мне вслед, бурно веселясь. — Солдат-Друг желает господину приятного воскресенья!

— Чао, Солдат-Друг.

5

Не скажешь, что человек этот был из кожи. Но он с ног до головы был в коже. На голове берет — из черной кожи, коричневая лакированной кожи куртка, черная рубаха, иначе говоря, чернорубашечник, высокие желто-коричневые сапоги. И такие крошечные подбритые усики, что можно было подумать, изъян Кожина верхней губе. При близком же рассмотрении они, скорее, казались обрывком кожи, налипшим на верхней губе.

Он соскочил с мотоцикла, кстати говоря, с коляской. В марках мотоциклов я, в общем-то, разбираюсь: двухцилиндровый четырехтактный двигатель, мощность 20 л. с. Немецкая фирма «Цюндап». Он пожал руки Крайнеру и Мостни, вначале — «оратору», затем — «молчальнику».

У тен Бройки было две машины: коричневый «крейслер» с откидным верхом и семиместный лимузин «австродаймлер»; роскошная черная машина удлиненной формы, с коричневато-желтыми сиденьями, место шофера отделено стеклянной перегородкой. Там сейчас садовник-слуга-шофер Бонжур решал кроссворды. Между машинами ждала тележка, запряженная двумя мулами. А перед ней стоял мистер Фицэллан, карликовый жокей в отставке; подняв воротник и опустив уголки губ, он, не замечая ни тех троих — Крайнера, Мостни, Кожаного, — ни нас троих — де Колану, Арчибальдо, меня, — держал речь к мулам.

— Fffuck you! — проклинал их Фиц. — You blasted goddamned doiikey-bastards… Go to hell! You sons-of-a-bitch listen to me, what I tell you. To hell with you, you goddamned ffucking…[44]

Мулы выслушивали проклятия карлика с полной невозмутимостью, и только их пушистые уши грациозно колыхались.

Рядом около самой сточной канавы стоял и немытый лимузин де Коланы. В заляпанное заднее стекло уткнулись в два ряда, прижимаясь друг к другу, семь спаниелевых носов — ну прямо-таки семейная фотография. Но стоило нам показаться, и фотография ожила; раздалось астматически радостное тявканье. Адвокат с непроницаемым лицом, не в силах, однако, скрыть свою «отцовскую» гордость, открыл дверцу. Тотчас вся свора выкатилась на улицу, разлетелась мохнатыми клубками. Минуты две адвокат дал им побеситься, а затем, поднеся ключ ко рту, как-то нерешительно свистнул, сзывая их назад. Подчинились лишь трое, прыгнув на заднее сиденье.

— Арчибальдо, avanti! — резко крикнул де Колана, однако нежные нотки в голосе сводили на нет строгость приказа.

Патриарх тотчас деловито принялся за работу, как опытная овчарка. Угрожающе урча, он сбил четырех непослушных в кучу и загнал в машину. Обнаружилось при этом, что у трости с янтарным набалдашником есть дополнительная обязанность пастушьего посоха; два-три легчайших шлепка, и вся компания собралась на заднем сиденье.

Де Колана перебрался через надломанную подножку, втиснулся за руль, а я помог взобраться в машину Патриарху, что, кажется, господин его не одобрил; и вот мы втроем сидим на переднем сиденье, но, прежде чем мотор завелся, стартер раз-другой взвыл вхолостую.

Свинцово-серое предвечернее небо, но вдали уже забрезжило светлое пятно надежды! Над затянутой вершиной Фуоркла-Сурлей, в повисших тучах уже зияет рваными краями брешь; в ней светится несказанно далекое васильково-синее небо юга, а в центре, словно нарочито обрамленный тучами, прорица-тельно поблескивает слоновокостный диск полной луны.

Но вот комья туч вновь сомкнулись, смяв забрезжившую было надежду.

Мы поехали вдоль склона, поросшего лиственницами и соснами; в вышине очертания деревьев поглощал туман. Тучи, когда спускаются с небес, зовутся туманом, подумал я простодушно; вытянув шею, я заглянул в зеркало водителя, чего тот, всматриваясь в ветровое стекло, кажется, не приметил. Метелка из павлиньих перьев легонько покачивалась над задним стеклом. За нами тянулось шоссе — пустое. Мы ехали довольно быстро, надломанная подножка брякала. Слева внизу в последний раз мелькнули коробки отелей, курорт казался вымершим. Но мы уже углубились в лес Сувретты.

— Черно-Белый-Бело-Черный? Вы спите? — проскрипел словно бы откуда-то издалека де Колана.