Этот рассказ о последнем выходе Джаксы вызвал не только сердечный припадок у дедушки Куята, но и короткий приступ апатии у меня самого. И после того как мы сбросили вниз бильярдный стол и Куят стал бормотать нечто невнятное (что, по-видимому, и помогло преодолеть припадок), я, как иногда выражаются, не целиком обратился в слух, а только наполовину…

— …Мероприятия по охране наследственного здоровья немецкого народа и по предотвращению наследственных болезней у потомства, ис-ко-ре-не-ние ма-ло-цен-ных для нации особей — поистине хобби нашего фюрера. Уже два года назад он заявил фюреру имперской врачебной палаты доктору Вагнеру: в случае войны мы должны иметь четкую программу на этот счет… Гитлер не упустит возможности провести в жизнь свою идею — эвтаназию[270]. Планирование ее и проведение дается на откуп ка-дэ-эф. Под этими буквами скрывается, впрочем, не массовая организация для увеселения нации «Сила через радость»[271], а канцелярия фюрера[272]. Секретное распоряжение нацистского чиновника Филиппа Небенбулера, или как его там зовут, гласит: смерть из милости может быть предоставлена лишь людям с немецкой кровью или с кровью, родственной немецкой. Между прочим, Требла, знаешь ли ты, — продолжал дед свой устрашающий монолог, — знаешь ли ты, что вскоре после аншлюса в инвалидном доме «Лесная тишина» под Веной, по-моему, в Пуркерсдорфе, нацисты начали свои ЭКС-ЭКС, ЭКСперименты по ЭКСцизии, то есть по вырезыванию, точнее говоря, по умерщвлению.

«Экс-экс» Гитлера и черные картотечные ящики Лаймгрубера… Что касается дичи, решившей поохотиться за охотником, что касается Альберта, охотника-на-охотников-до-сурковохо-чих, то тут вышла промашка — я переоценил мстительность и энергию Лаймгрубера. И понял свою ошибку уже тогда, в ту секунду, когда лежавший у могилы Жана Шорш вскочил и издал свой нечленораздельный возглас…

Каракули запойного адвоката, послание, оставленное им для меня в уборной в Сильсе, нечто вроде последнего привета, привели к тому, что я стал жертвой оптического обмана еще до первой встречи с Двумя Белобрысыми в долине Розега, иными словами, еще до второго июня, и это продолжалось целых три недели. Происшествие у могилы Жана должно было наконец-то вернуть меня к правде жизни.

Примем, что фамилия Шорша — Мостни, а фамилия другого типа — Крайнер и что этот последний действительно его сводный брат, то есть примем за данное утверждение специалистки по лечебной гимнастике Туснельды. В конце мая сводные братья прибывают в Понтрезину и останавливаются в отеле «Мортерач». Они венцы, это выдает их манера речи. Их манера? Нет, на самом деле только Крайнера, ибо никто не слышал, чтобы Мостни произнес хотя бы слово, дурацкий смех не в счет (чтобы смеяться, язык не нужен). Дурацкий, да, дурацкий смех и ни словечка; он не произнес ни звука ни на веранде в «Мортераче», ни во время нашей первой встречи в долине Розег, ни во время второй на станции канатной дороги Кантарелла, ни во время двух партий на русском бильярде здесь, в баре Пьяцагалли (до того, как де Колана отвез меня в Сильс). А сегодня в понедельник — в день аттракциона ужасов — господин Кацбейн-Бриалошинский назвал Шорша «Мольтке — великий молчальник». И когда чуть позже на Менчасе, подвергшись моему па-падению — в буквальном смысле этого слова, — Мостни закричал, призывая на помощь, вернее, сделал плачевно закончившуюся попытку закричать… у меня словно шоры с глаз свалились, так, кажется, говорят. Не понятно, почему я раньше до всего это не додумался, как-никак у меня накопился известный опыт в отношении немых. И не только по той причине, что я был знаком с целым выводком глухонемых в Граце, которые каждую ночь собирались в будке на трамвайной остановке «Площадь Жакомини» (будучи в те годы на нелегальном положении и работая для партии, я использовал некоторых из них в качестве связных). Но это еще не все: когда меня положили с черепным ранением в гроссвардайнский госпиталь в отделение челюстной хирургии, я не раз с содроганием прислушивался к звериным воплям, издаваемым теми, кому «отбили речь», впрочем, эти звуки нельзя было назвать звериными, а тем паче человеческими. Мои товарищи по несчастью — раненные в голову — предоставили мне возможность изучить моторную афазию, иными словами, тяжелейшие нарушения речи. И наконец, я много беседовал о причинах и видах немоты со старшим полковым врачом Эдлемом фон Роледером, а позже с генералом медицинской службы фон Эйзельбергом (в венском госпитале общей хирургии он сделал мне операцию номер три). Георг Мостни не мог быть инвалидом войны (для этого он слишком молод), не был он и глухонемым от рождения; исходя из опыта общения с глухонемыми на площади Жакомини, я знал, что глухонемые обычно очень подвижны. Кроме того, в моем присутствии Крайнер неоднократно заговаривал с Мостни, и тот его слышал, иногда даже отвечал на его слова смехом, который казался мне на редкость вульгарным. Если бы я прислушался внимательней, я должен был бы квалифицировать его смех иначе — а именно как смех слабоумного.

Избавившись от оптического обмана, я многое понял.

Георг Мостни, он же Шорш, совершенно очевидно, страдал мутацизмом[273]. Его постоянное молчание, его рыхлость, вся его комплекция и, наконец, запоздалая подростковая прыщавость (только с недавних пор она стала менее заметной из-за солнечных ожогов)… Как я мог не видеть всех этих симптомов? Не исключено, что он был пациентом какой-нибудь клиники для умственно неполноценных (не обязательно пуркерсдорфской клиники «Лесная тишина») и, может быть, до его родственников дошли слухи о программе «смерти из милости» марки «Сила через радость». Испуганные до смерти, до смерти из милости, родичи Мостни побудили сводного брата Шорша — Крайнера вызволить больного из свежеиспеченного Великогерманского рейха, до того как проект массовых умерщвлений (во имя «общей пользы») будет проведен в жизнь… Разве тайные знаки, которыми обменивались братья и которые бросились в глаза господину Кацбейну, не были еще одним доказательством всего этого?

Предположим, что моя версия верна: Крайнер раздобывает валюту и привозит своего сводного брата-дебила в Швейцарию; бегство от эвтаназии — наиновейший номер на ярмарке ужасов! Быть может, один из братьев страдает аллергией. Цены в отеле «Мортерач» в Понтрезине доступны, но неподалеку на почте поселился некто с красивой женой и некрасивым шрамом на лбу. По совершенно непонятной причине этот некто все время докучает братьям — а не является ли он венским нацистом, который приехал сюда лечить свою аллергию, ведь попутно он может донести в Вену и о нашем местопребывании. Не так ли? — в тоске спрашивает себя Крайнер и переселяется со своим подопечным в Санкт-Мориц. Как в детской считалке, кто нацист, пока неизвестно. «Стакан — лимон, нацист, выйди вон…» Комедия ужасов и ошибок… Далее, Крайнер и немой играют в настольный теннис в саду еврейского семейного пансиона. Но разве игры не являются одной из лечебных процедур, необходимых для такого рода больных? Кроме того, Крайнер, возможно, воспринимал злополучный сад как самый обычный гостиничный садик на берегу озера. Не исключено также, что он, будучи сводным братом человека преследуемого, человека с клеймом «неполноценный», почувствовал известную тягу к другой категории гонимых. Ну хорошо, а почему он разъезжает по окрестностям на мотоцикле Паретта-Пикколи, который неизменно выдает себя за сторонника Муссолини? Впрочем, какое дело Крайнеру до этого? Для него Пикколи обычный механик, и у него можно дешево взять мотоцикл напрокат. А массажистка Туснельда Хуппенкотен, сдающая комнаты? Раньше она подвизалась в военном санатории в Давосе, «классическая нацистка»! Теперь вдруг выяснилось, что Туснельда — последнее звено в цепи моих ложных умозаключений. Очевидно, отправленная Лаймгрубером эсэсовская карательная команда Крайнер — Мостни, так сказать мина замедленного действия, наверняка сочла бы неразумным пренебречь правилами конспирации и остановиться у Туснельды. Не проще ли предположить, что Крайнера привлекло основное занятие хозяйки пансиона — лечебная гимнастика? Разве гимнастика не входит в программу лечения больных, страдающих мутацизмом?.. По вот Шорш ускользнул из-под надзора своего стража, расположился посреди леса, где я его и «разведал», услышав крики «Ш-о-орш», доносившиеся, видимо, откуда-то от Хапензее, крики встревоженного Крайнера (еще одно доказательство того, что Мостни не глухонемой, а просто немой), итак, услышав крики Крайнера, я спрыгнул с валуна, схватил предполагаемую мелкокалиберную винтовку и, отшвыривая ее, понял: это не винтовка, а детское ружье, игрушка, подаренная Мостни Крайнером, ведь игры также входят в терапию подобного заболевания… Если бы все это было правдой. Да, это могло быть правдой.