Моя разведвылазка привела меня к манежу. До сих пор я так и не собрался осмотреть при свете дня здание манежа, ставшее в тот субботний вечер призрачной кулисой, на фоне которой был разыгран сольный номер велофигуриста и прыгуна с трамплина, самоубийцы Царли Цуана. Манеж с его куполами-луковицами и чешуйчатой стеной — из мелких деревянных дощечек — напоминал церковь, освященную Борисом Годуновым. На песке перед входом топтался мистер Фицэллан, королевский жокей в отставке. Эго не был карлик хондродистрофического типа, я хочу сказать, что Фиц перестал расти не по причине дистрофии хрящевой ткани. Экс-жокей был хорошо сложен, не хуже, чем премьер труппы лилипутов Хусейндинович. Он недовольно заглядывал в манеж, где шел урок верховой езды, заглядывал, как самый что ни на есть безбилетный зритель. В центре манежа почти в полумраке стоял инструктор; держа длинные поводья в руке и неуловимо небрежным жестом пощелкивая кнутом, он заставлял бежать рысью по кругу лошадь черно-пегой масти; в темноте ее с трудом можно было отличить от липицанской белой лошади.

За черно-пегой кобылой рысью ехали верхом по-мужски две девочки-подростка, обряженные, как девицы-ковбои.

— D’you know, Mister, what I would tell a chap who asks me to try out one of those bloody horsies? — продолжал Фиц с язвительной гримасой, исказившей его детскую мордочку; лицо его походило на лицо лилипута.

— I would tell him frankly: Fuck yourself brother! — Навряд ли Фиц обучился этой манере выражения в Букингемском дворце или на ипподроме Аскотов (может, так и было)* — Once, long ago, I believed in horses as decent powerful intelligent human beings, — жаловался этот уже не молодой карапуз. — But I was terribly wrong. The whole bunch of them are stupid fucking bastards, even the thouroughbreds. Believe me, sir, I had to pay highly for my error. Look, — его ручка показала по направлению к озеру, — these fucking mountains they forced me to stare at ever since. Look at this fucking lake, this bloody fool Defila who’ll never find the corpse of this poor bearded chap Zuan. But please, don’t think, all my swearing means that I’m a godless little old man. No, sir. We, the Irish, are a goddamned fucking godfearing people. We had some trouble with the British, but, speaking of myself personally, I always respected the goddamned fucking law[233].

Поскольку я поневоле хорошо разбирался в аномалиях, возникающих в результате травм, мне было до некоторой степени ясно состояние Фица; он испытывал неодолимое желание ругаться, и заболел он этой болезнью, покончив с карьерой жокея… Что сказал бы он тому, кто предложил бы ему сесть на одну из этих паршивых лошадок? Он сказал бы просто — пусть катится к чертовой матери. Лошади его ужасно разочаровали; когда-то, очень давно, он считал их высокопорядочными, полными сил, умными, одухотворенными существами, но потом оказалось, что они тупые, вонючие ублюдки, подонки; все без исключения, даже лошади самых чистых кровей. По их вине он и попал в бедственное положение: изо дня в день должен глазеть на эти горы, которые с радостью послал бы к такой-то матери. То же самое относится и к озеру. А капрал полиции Дефила — поганый дурак, никогда в жизни ему не вытащить из воды труп злосчастного бородача Цуана. В его бороде скоро поселятся вонючие рыбы, потому как рыбаки и водолазы, что шарят в озере, законченные паршивцы, тунеядцы; что же касается этих поганых озер в горах, то они ужасно глубокие. Конечно, зимой здесь все иначе; озеро, покрытое метровой коркой льда, выглядит, черт возьми, великолепно и так же выглядят лыжники в лучах яркого февральского солнца, с ледяного спуска Креста-Ран стремительно летят тяжелые низкие санки и тобогганы, и еще: на катке «Кульма» полно мировых знаменитостей конькобежцев; не надо забывать также Клуб игроков в керлинг, в этом клубе он, Фиц, блистал еще прошлой зимой; он еще не сдал своих позиций, черт возьми. Словом, здесь райская красотища. И еще: зимой на озере ежегодно устраивают международные бега. И это тоже зрелище для богов. Чего стоит пар от лошадей, которые несутся во весь опор, пар на ярком солнце. Зрелище для богов. Впрочем, ничего божественного во всем этом на самом деле нет. На самом деле это — ад кромешный. Yes, sir. На трибунах восседают богатые господа и дамы. Но если присмотреться к ним поближе — к счастью, у жокея на это нет времени, — то видишь, что большинство из них harlots and wolves — шлюхи и старые развратники; да никто из них не достоин поцеловать Фица в задницу, в его ирландскую задницу.

…Я шел вторым на Урагане. Ирландская задница парила высоко, выше головы. И я говорил себе: Take it easy, my boy don’t get excited like a pregnant nun, только не трепыхайся, ты не беременная монахиня, Ураган не подведет. Сейчас он отстал всего на голову от Экстер III, на котором ведет скачку Рэнди-Тули, — сидит в седле, как обезьяна на пачке табака. Ну давай, Ураган, обгони Экстер, ты ведь не подведешь! УРАГАН НЕ ПОДВЕЛ. А потом…

Квакающий голос королевского жокея в отставке внезапно оборвался. Его личико с застывшей гримасой под длинным козырьком кепки было ненамного больше печеного яблока… Фиц, не отрываясь, глядел на длинную цепочку самых различных лодок — гребных, с подвесными моторами — и на две баржи; лодки расположились широким полукругом на одном конце озера. На барже установили самодельный кран; с озера отчетливо доносилось гудение лодочного мотора, который подавал воздух водолазам. Необычайно яркое послеполуденное солнце освещало оранжевые блестящие петлицы на полицейском мундире Дефилы.

Взгляд маленького человечка блуждал где-то далеко за цепочкой чуть покачивающихся лодок; казалось, он видит что-то определенное у противоположного берега, около прибрежных скал, там, где я «арестовал» в ту ночь Ксану. Может, именно в том месте Ураган упал на льду? Может, именно там оборвались бег Урагана и карьера жокея Дайлена Фицэллана?

Экс-жокей снова повернулся к манежу, напоминавшему портал русской церкви, вытащил короткую пенковую трубку и начал набивать ее табаком. А потом вдруг залепетал, подобно часам с курантами, которые, проиграв свою мелодию, вдруг тихо зазвенели. Внезапно он сказал:

— See you later[234].

— See you later, — как эхо отозвался я. Какое приятное, пи к чему не обязывающее английское прощание: до встречи.

Вилла «Муонджа» находилась на берегу озера примерно в ста метрах ниже манежа. По левую руку от меня остались сходни пристани, на которых я увидел в ту ночь хозяина типографии; при свете ущербной луны он крутил педали велосипеда. У пристани стояла сейчас карета «скорой помощи» из окружной больницы в Самедане. Весла зевак уже не опускались в воду, воскресная сенсация перестала быть сенсацией; я шел к вилле по мостику, перекинутому через глубокий, похожий на заводь заливчик, и вдруг остановился на середине.

Заводь, обрамленная серой и черной галькой, казалось, дышала, колеблемая чуть заметным южным ветерком. Над ее поверхностью кружили стрекозы, почти невидимые при этом нестерпимом блеске. Как и позавчера, я перегнулся через деревянные перила. От покрытого галькой серо-черного берега стенки заводи круто, почти совершенно отвесно, убегали вглубь под воду. Темно-зеленое, переходящее местами в блестяще-черное зеркало воды с легкой рябью от тихого ветерка было прозрачным, словно стекло винной бутылки. На меня пахнуло холодным дыханием высокогорного альпийского озера, в котором нельзя купаться даже в разгаре лета (если ты, конечно, не финн). На глубине примерно двадцать метров я обнаружил что-то непонятное, мне почудилось, что оно лежит прямо подо мной.

Борода!

Черная патриаршья борода, такая же, как на рекламе «Винетас», средства для ращения волос.

Я сорвал с монокля черную насадку, снова вставил монокль в глаз. Неужели это возможно? Неужели возможно, что, в то время как местный полицейский Дефила ищет труп Цуана почти на середине озера, он лежит здесь и?..