Говорили, что такая машинка, приспособленная, очевидно, для передачи корреспонденций прямо по телеграфу, — единственная в Москве. Позже выяснилось, что есть еще одна такого же типа машинка у какого-то высокопоставленного духовного лица. По этому поводу возник даже анекдот. Кто-то узнал, что в Моссовет стали поступать от этого владыки напечатанные точно таким же, как и у Эренбурга, телеграфным шрифтом заявки на увеличение лимита горючего или продуктовые карточки. По этому поводу острили, что якобы эти заявки для него печатал не кто иной, как сам Эренбург на своей машинке.
Когда я об этом сказал Илье Григорьевичу, он засмеялся:
— Все может быть… Но лучше так, чем наоборот…
Статьи Эренбурга шли ко мне, минуя обычные редакционные ступени. Кстати, и людей в редакции было немного — большинство сотрудников находилось постоянно или выезжало на время в действующую армию спецкорами.
Вспоминаю, с каким нетерпением и интересом мы ждали каждую статью Ильи Григорьевича. Вот статья прочитана, сдана в набор, а автор все не уходит. Он дожидается гранок, потом читает еще и верстку, правит, делает вставки, вычеркивает, обсуждая все с редактором, и успокаивается лишь тогда, когда полосы ушли под пресс.
Выступления Эренбурга несли в себе идейный заряд большой силы, они брали своей жгучей актуальностью, целеустремленностью, а также конкретностью. Ну и, само собой разумеется, его статьи привлекали тем, что они писались талантливо, читались легко, западая в Душу.
В своих статьях Эренбург убедительно и глубоко разоблачал идеологов и практиков немецкого фашизма, до конца обнажая их суть.
А это было очень нужно, особенно в первые месяцы войны. Позже, когда Красная Армия перешла в наступление и мы своими глазами увидели, что принесли с собою захватчики, все стало яснее и проще.
Эренбург лучше многих других знал немецких фашистов, видел их в истерзанной Испании, в растоптанной Франции и фашистском Берлине и с большой убедительностью рассеивал малейшие иллюзии в отношении гитлеровской Германии и ее разбойничьей армии. "Происходит встречное сражение танков, писал он. — Происходит встречное сражение двух миров". Эта война не похожа на прежние войны. Впервые перед нами оказались не люди, а злобные и мерзкие существа. На карту поставлена наша свобода, наша жизнь, наше будущее". Эренбург так наглядно и достоверно рисовал подлинный облик враждебного мира, его бесчеловечность, подлость, духовное ничтожество, что читателям становилась очевидной не только жизненная необходимость разгрома врага, но и неизбежность победы.
Сила выступлений Эренбурга была не только в гневной страсти его строк, но и в их убедительности. Его статьи содержали не только личные впечатления, но и неопровержимые документы, факты, свидетельства. Выдержки из библии людоедов "Майн кампф" и письмо Гретхен на фронт мужу-фельдфебелю. Цитаты из откровенно наглых фашистских учебников и инструкции генштаба германской армии для ротных командиров. Почта полка СС за один день и совершенно секретный приказ командира 262-й германской дивизии. Дневник барона Куно фон Ольдергаузена, пожаловавшего к нам за "жизненным пространством", и донесение контрразведки 231-й пехотной дивизии, бесчисленное количество писем из дому и домой, найденных у убитых немцев, показания пленных гитлеровцев.
Писатель как бы заставлял врага разоблачиться, можно сказать, догола и предстать на свету во всем своем отвратительном обличье. Для каждого из нацистских главарей и их подручных он находил точные характеристики и клички, которые так и остались за ними до конца, как клеймо. Эренбург первым в нашей печати пустил кличку «фриц», и она как-то сразу вошла в разговорный и печатный лексикон, прочно прикрепилась к солдатам и офицерам нацистской армии, которые до вторжения в нашу страну были на Западе овеяны ореолом могущества и дымкой непобедимости. «Фриц» не означало имени. Писатель сам объяснял: "Летом наши бойцы называли немецких солдат «герман». Зимой они разжаловали германа в фрицы. Эта короткая кличка выражает презрение".
В этой связи вспоминается шутка Константина Симонова. Как-то на командный пункт армии П. И. Батова приехали Эренбург и Симонов. Генерал и писатели уселись на одной скамейке у блиндажа. Симонов, поджимая Илью Григорьевича, говорит ему:
— Подвиньтесь, фрицеед…
— А знаете, что есть «фриц», которого я люблю, — сказал Илья Григорьевич. — Вот он, рядом…
Эренбург указал на Батова, с которым он встречался в Испании: генерала там звали Фриц Пабло.
Статьи Эренбурга читались на фронте с жадностью и интересом. Их обсуждали, комментировали, смеялись над «фрицем». Однако помню я один звонок, который предупреждал: так ли надо писать о немецко-фашистских захватчиках? Не расслабляет ли наших бойцов такое пренебрежительное, смешливое изображение врага? Словом, не до смеха, мол, теперь, когда на нас навалилась огромная мощь гитлеровской военной машины и немцы стоят под Москвой и Ленинградом. Нужны другие слова, суровые, строгие…
Вопрос серьезный, и отмахнуться от него было нельзя. Я рассказал об этом Эренбургу. Но у него никаких сомнений не было:
— Уверен, что это не так. Наш красноармеец понимает, что к чему…
И правда была на его стороне. Об этом свидетельствовали отклики, стекавшиеся в редакцию. В этом сам я убедился во время поездки на фронт.
Когда я был в одной из дивизий, оборонявших Москву, начальник политотдела дивизии даже удивился такому вопросу:
— Читают все Эренбурга. Читают и смеются. Издеваются над «фрицами» и еще от себя добавляют.
И он рассказал мне, что в одной из рот бойцы, читая статью Эренбурга "Шелк и фрицы", коллективно добавляли к слову «фриц» эпитеты похлеще, чем это делали запорожские казаки в своем письме турецкому султану.
Конечно, все мы были далеки от того, чтобы преуменьшать опасность, нависшую над Родиной. На страницах "Красной звезды" того времени можно найти и передовые и другие статьи, в которых об этой опасности говорится во весь голос. Сам Эренбург даже в разгар нашего контрнаступления под Москвой писал: "Путь наступления долгий путь… Впереди еще много испытаний. Нелегко расстанется Германия со своей безумной мечтой. Нелегко выпустит паук из своей стальной паутины города и страны"… "Мы не забудем суровой действительности, Германия еще очень сильна… Немцы будут защищать каждый клочок захваченных ими земель"…
В статьях Эренбурга был не только сарказм. Они вызывали не только гнев и презрение, ярость и ненависть к врагу, они вселяли чувство нравственного превосходства наших воинов над фашистскими завоевателями.
Не помню точно, кто из наших корреспондентов, кажется Леонид Высокоостровский, рассказал мне о случайно услышанном им разговоре между командиром взвода и бойцом, очевидно еще не успевшим приобрести боевую закалку.
— Ты что, — говорил офицер солдату, — все кланяешься? Читал Эренбурга? Перед кем брюхо мажешь, кого боишься, поганого фрица?!
Эренбург "помог разоблачить «непобедимого» германца-фашиста, помог распознать в хвастливом немецком нахале первых месяцев войны жадного, вороватого фрица, тупого и кровожадного. Эренбург убивал страх перед немцем, он представлял гитлеровца в его настоящем виде", — так писал Николай Тихонов в "Красной звезде" о выступлениях Ильи Григорьевича.
Эренбург откликался на все важнейшие события войны. Его выступления, если применить военную терминологию, шли по направлению главного удара.
С первых же дней войны он призывал к непримиримости и ненависти — не к немецкому народу, не к немцам вообще, а к врагу, нацистам, немецко-фашистским захватчикам. Его статьи "О ненависти", "Оправдание ненависти" и многие другие высекали ярость в наших сердцах против заклятого врага, вытравляли благодушие, успокоенность, беспечность. Он писал о той ненависти, без которой нельзя победить врага.
В одном из многочисленных откликов, которые мы получали со всех фронтов на выступления Эренбурга, 17 гвардейцев во главе с гвардии лейтенантом Елизаровым писали: "Прочитав статью, мы невольно молчали. Мы прислушивались — каждому из нас как бы слышались стоны замученных и расстрелянных родных нам людей. Мы плакали сухими слезами. Жгучая ненависть кипела в наших сердцах, жгучая ненависть сушила нам слезы". В ответ на призыв писателя четыре снайпера уничтожили 11 фашистов. Гвардейцы поклялись, что все теперь откроют счет мести.